Ветры низких широт

— По вашему приказанию, — кисло сказал Суханов, подумав, что начинается втык по полной категории.

— Явился, голубь, — сказал Плотников, — ну-ну...

— Понятно, понятно, — быстро проговорил и комдив Дегтярев все тем же сладеньким голосом. — Ну, поведайте и нам с командиром боевой части о своих, так сказать, привидениях. Нам ведь это тоже было бы интересно знать.

— И не в последнюю очередь, — уточнил Плотников.

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, — поспешно сказал Дегтярев, — не в последнюю. А может, даже и в первую...

— Нынешние лейтенанты стали пренебрегать своими прямыми командирами, — притворно вздохнув, сказал Плотников. — Им давай начальство покрупнее.

То, чего больше всего остерегался Суханов, оно-то и случилось: в глазах комдива с командиром БЧ он как бы сам становился привидением, над которым следовало бы легонько попотешиться, чтобы хоть в такой форме отомстить за тот втык, который они сами схлопотали от командира. Отмщенье мне, как говорится, и аз воздам.

— Привидение, товарищ капитан третьего ранга, — сказал Суханов, обращаясь только к Плотникову, — категория неуставная... («О великий боже, — подумал он, — и ты, товарищ Зазвонов, конечно же, неуставная, а раз неуставная, то как же о ней докладывать?») Поэтому и докладывать было как бы не о чем. Я только поделился своими сомнениями с Зазвоновым.

— Мог бы и с нами поделиться, — буркнул Плотников. — Мы ведь тебе тоже не чужие.

— Вот именно, — добавил от себя и Дегтярев. — Теперь понимаете, что будет, если вы не вступите в контакт с лодкой?

— А что будет? — озабоченно спросил Суханов, еще не понимая, какую шутку может выкинуть с ним привидение.

— Позвольте, товарищ капитан третьего ранга, я ему сейчас все объясню по порядку, — сказал Дегтярев. — Разрешите...

— Не надо, — сказал Плошников. — Он сам грамотный. Он все сам поймет.

«Хорошо быть грамотным, — подумал Суханов, выкатываясь из каюты в коридор. — Эт-то даже очень прекрасно».

5

Наташа Павловна уезжала из раскопа на второй день после встречи Нового года. Она собиралась быть в Новгороде числа тридцатого декабря, но Иван Сергеевич с Марией Семеновной уговорили ее отложить отъезд дня на три, чтобы последний раз вместе встретить Новый год.

— Примета такая, — униженно бубнил Иван Сергеевич. — Чтоб вместе проводить одно и чтоб новое тоже вместе встретить.

Гордость ему не позволяла сказать, что с отъездом Наташи Павловны с Катеришкой жить ему с Марией Семеновной станет нечем. Можно жить во имя кого-то или ради чего-то, тогда вроде бы живешь и для себя. А если жить только для себя, тогда и жить становится словно бы незачем. Наташа Павловна тем не менее поняла его, съездила на городскую станцию и поменяла билет, дав брату телеграмму, чтобы встретил ее в Ленинграде третьего числа. Дальше откладывать отъезд было уже нельзя.

Иван Сергеевич выпросил у знакомого лесника — тот служил у него старшиной орудия — елочку. Она была неказистая, маленькая и корявая, но хорошо пахла хвоей и наряжали ее всем домом, хотя там и одному делать было нечего.

— Может, в последний раз, — вздыхая, говорила Мария Семеновна. — А может, и еще когда соберемся все вместе.

— Я обживусь в Новгороде, и на будущий Новый год приедете ко мне.

— Что же ты, и летом не хочешь проведать нас? — ревниво спросил Иван Сергеевич. — Люди летом к теплому морю стремятся, а ты от моря бежишь.

— Мы же говорили о Новом годе, а не о лете. — Наташа Павловна явно уклонялась от прямого ответа, и это не понравилось Ивану Сергеевичу. Ему последнее время вообще все не нравилось, хотя он и понимал, что сердиться бессмысленно. — Приедете к нам заранее, мы выберем самую пушистую елку и нарядам ее, как царевну.

— Да, — сказала Катеришка, — как царевну.

«Нет, — тускло подумал Иван Сергеевич, — не будет у нас уже царевны. У жизни свои станции и свои полустанки. А есть еще тупики. Это плохо, когда тебя загоняют в тупик».

— Приедем, — сказал он бодрящимся голосом. — И елку купим, самую пушистую. Верно, Катеришка? И нарядим ее, как невестушку.

— Как царевну — лучше, — поправила деда Катеришка.

— Царевну так царевну. Главное, что нарядим.

Мария Семеновна оглядела елку — хоть и корявенькая, а в наряде она хорошо смотрелась — и ушла на кухню ставить пироги.

— Что Суханову сказать, когда вернется? — заговорщицким шепотом спросил Иван Сергеевич.

Наташа Павловна тихо вздохнула:

— Что можно сказать? Растворилась, словно капля в морской волне.

— Это жестоко, — не осуждающе, а как будто в раздумье сказал Иван Сергеевич. — Я тебя понимаю. Но ведь и его понять можно.

Наташа Павловна отвернулась к окну, опять спрятала покрасневший нос в тряпицу.

— Не мы жестокие, — наконец сказала она. — Жизнь стала жестокой.

— Жизнь не была жестокой, — возразил Иван Сергеевич. — Это мы сделали ее такой.

— Что ж теперь разбираться в том, кто виноват и почему виноват. Виноватых все равно не будет, а вина тем не менее останется. Так мы ее и понесем по жизни, как крест.

— Нельзя тебе с таким настроением уезжать.

Наташа Павловна горько пошутила:

— Я его оставлю в уходящем году.