Ветры низких широт

— Голубушка, — позвала ее из кухни Мария Семеновна, — помоги мне.

— Да-да, — сказала Наташа Павловна, — конечно же помогу.

Иван Сергеевич почувствовал, что ему не хочется оставаться наедине с корявенькой елочкой, на которой, потрескивая, горели тонюсенькие свечи.

— Схожу-ка на двор, — пробурчал он, похлопывая себя по карманам, проверяя, там ли сигареты со спичками. Потом подошел к окну, приподнял угол занавески. — Экая темнотища, — сказал он глухим тяжелым голосом. — И море примолкло.

Иван Сергеевич накинул на плечи куртку, нахлобучил шапку и, скрипя половицами — к морозу они всегда скрипели, — вышел на волю, простучал крепкими подошвами по стылой земле, проскрипел ржавыми петлями калитки, и все смолкло.

«Ах, да-да, — подумала, опять вздохнув, Наташа Павловна, — куда ехать, зачем ехать... Ведь так тут все было хорошо».

Она машинально провела ладонью по волосам и вышла в кухню. Там было светло, в плите потрескивали дрова, и пахло пирогами. Катеришка сидела за столом, болтала ножонками и, капризничая, как большинство детей, которые знают, что им ни в чем отказа не будет, говорила, что она просила совсем не этого пирога, а вон того, поджаристого, и указывала розовым пальцем в угол, где не было никаких пирогов.

— Господь с тобой, — отвечала ей Мария Семеновна, — да я тебе сейчас и этого отрежу. Ешь, родненькая, расти быстрее. — Она живо обернулась к Наташе Павловне и спросила: — Куда это дед-то наш намылился: пора уж и за стол садиться. Четверть одиннадцатого уже.

— Сейчас сядем... — Наташа Павловна поправилась: — Вернется Иван Сергеевич, и сядем.

Прошло более получаса, а Иван Сергеевич все еще не возвращался. Мария Семеновна всполошилась:

— Куда это он запропастился? — Она схватила куртку и простоволосая выбежала на крыльцо, позвала громко: — Деда! Иван Сергеевич, да где же ты? За стол пора уже!

Ей никто не отозвался, она сбежала с крыльца, просеменила садиком, на фоне темного неба увидела сутулую фигуру Ивана Сергеевича. Он время от времени подносил к губам сигарету, и багровый огонек, разгораясь, освещал его лицо, казавшееся черным.

Мария Семеновна приобняла его за плечи.

— Что с тобой, старый ты мой, хороший ты мой?

Не оборачиваясь, он погладил ее пальцы, легонько подрагивающие на морозе.

— Пусть уезжает, — сказал он глухо. — Не надо жалеть.

Мария Семеновна насторожилась и даже отшатнулась от него.

— Опомнись, старый, господь с тобой! Чем же она нам тут помешала?

— Не она нам помешала. Мы ей мешаем.

Они разошлись по своим углам переодеться: Наташа Павловна достала из шкафа строгое темное платье, не сообразуясь с цветом, который предписывал год тигра; Мария Семеновна, напротив, накинула себе на плечи шаль, в которой было много красных цветов, и повязала Катеришке розовый бант; Иван Сергеевич гремел в своем углу бронзой, серебром и золотом орденов и медалей, их у него набиралось общим числом два с половиной десятка.

— Что это ты? — оглядев его, спросила Мария Семеновна. — Новый-то год будто бы семейный праздник, а ты при всем параде.

— Так, может, я и хочу весь год оставаться при всем параде.

Иван Сергеевич ждал, что скажет Наташа Павловна, и она, как всегда, глянув на его грудь, удивленно подняла брови.

— Ого...

И, как всегда, Иван Сергеевич, проведя пальцем по жестким, порыжевшим от частого курения усам, довольный, сказал:

— Воевали, стало быть... Не жаловались на нас.

— До героя совсем немного не дотянул, — добавила за него Мария Семеновна.

— А может, и перетянул, — возразил Иван Сергеевич. — В этом деле не сразу сообразишь, что к месту, а что не к месту.

Они проводили старый год, помолчав над стопками, когда сказали первое слово об Игоре, закусили пирогом, как того и требовал обычай, потом снова помолчали, прослушали новогоднее выступление по телевидению и наконец поднялись, дожидаясь перезвона на Спасской башне.

— Ты прости меня, Игорь, — неожиданно промолвил Иван Сергеевич. — Прости, сын, что я вот еще копчу белый свет, а ты, стало быть... И вы меня простите, — обратился он к женщинам, — если когда и обидел ненароком.

— Что с тобой? — опять всполошилась Мария Семеновна.

— Стих такой нашел, Маша...

— Вы нас не обижали, — сказала Наташа Павловна, отставляя тарелку. — Вам каяться не в чем. Это вы простите меня. Простите за то, что было. Простите за то, что будет. И за то, чего не было и уже никогда не будет, тоже простите.

— И ты нас прости, — промолвила Мария Семеновна, невольно поддаваясь общему настроению. Ссутулясь, она послюнявила палец и начала собирать им крошки на столе. — Господи, да что это с нами?! — Она опомнилась первой. — Новый же год собрались встречать, а правим поминки.

Наташа Павловна с шумом отодвинулась от стола вместе со стулом, так же шумно, словно бы забыв о всяких приличиях, поднялась, погасила весь свет, оставив гореть только свечи на елке, и села к роялю. Ей не хотелось играть, она давно уже не открывала дома инструмент, но вдруг поняла, что если сейчас же не сыграет, то поминальное настроение у всех только сгустится и останется тягостное впечатление об этом прощальном новогоднем вечере.