Ветры низких широт

— Ах да, ты про контакт... Ни с чем не сравнимое чувство. Будто мамонта завалили. Азарт такой, что даже загривок взмок. А ты как тут? — Суханов постеснялся сразу спрашивать, ходил ли Блинов в раскоп, он только спросил: «А ты как тут?» — но спрашивал-то он не о нем, Блинове... впрочем, какое кому было дело, о ком он спрашивал, важно было, о ком он хотел услышать.

— А что я? — Блинов пожал плечами. — Напропалую резал своих сограждан во благо любимой Родины. За это самое резание предложили остаться в госпитале. Но я, видимо, плюну. Хочу еще «Гангуту» послужить верой и правдой.

— На раскоп ходил? — наконец спросил Суханов.

Блинов сказал нехотя:

— Ходил. Сватовства у меня — увы! — не получилось.

— Я не о сватовстве, — с досадой сказал Суханов. — Я вообще.

— А что вообще? Дама она прелестная во всех отношениях. Так что действуй. Может, это и судьба. — Блинов неожиданно хлопнул себя по лбу, словно бы что-то вспомнив. — Да, — сказал он, — пока вы там храбро оберегали наш покой, мы тут тоже кое-чего делали. Это я тебе уже говорил. Так вот у нас в госпитале появилась одна весьма элегантная особа.

Суханов повязал перед зеркалом галстук, надел тужурку, хотел промолчать, но — черт дернул! — не промолчал:

— Послушай, Блинов. Мы так хорошо с тобой встретились. А ты опять. Не надо мне твоих элегантных особ.

— Что так? — деланно удивился Блинов.

— Ох, Блинов...

Вчера Блинов забегал к Галочке в студию звукозаписи — просто так, бросил небрежно на стол плитку шоколада. Галочка подняла на него глаза, даже не улыбнулась своей заученной улыбкой, только спросила, настороженно следя за его взглядом:

— Тебе не надоело еще обтирать чужие углы?

У Галочки была своя комнатешка — это-то он хорошо помнил...

Блинов снисходительно и грустно улыбнулся и провел пальцем по переборке, словно бы что-то написал или вычеркнул.

Суханов повидал еще Ветошкина, у которого гостила жена с младшим сыном, перебросился с ним для порядка несколькими фразами, сказав напоследок как бы невзначай:

— Значит, как договаривались. Я вернусь и отпущу тебя на сутки.

Они ни о чем не договаривались, но Ветошкину было приятно такое обращение при жене, и он согласно закивал головой:

— Не беспокойтесь, Юрий Сергеевич. Все будет в лучшем виде.

Был будний день, но катера на Минную стенку уходили один за другим, и Суханов не стал дожидаться своего, гангутского, а сел в первый же подвернувшийся и минут через пятнадцать вышагивал к цветочному магазину, наперед зная, что ничего там не будет, но там оказались чайные розы, и он выбрал пять самых больших и, как подумалось ему, самых лучших. По крайней мере, выглядели они свежими. В кондитерской он купил коробку конфет — «что значит не сезон», — на улице передумал, вернулся и купил еще одну коробку — Марии Семеновне. Все, что он делал, ему казалось значительным, наполненным особым смыслом, что ли, и на лице его играла загадочная рассеянно-счастливая улыбка. Он тотчас поймал такси — «нет, все-таки это прекрасно, когда нет курортного сезона», — несколько помедлил, прежде чем сказать куда ехать — «сразу в раскоп? а может, сперва в школу?», — но потом спросил твердым голосом:

— В раскоп дорогу знаете?

— Кто ж ее не знает... — Шофер многозначительно помолчал. — Только там, знаете ли, может быть гололед, а у меня обувка ни к черту.

Суханов ничего не знал, но на всякий случай сказал:

— Ну конечно же... Я все понимаю...

И они тронулись. Никакого гололеда ни в городе, ни по дороге в раскоп, разумеется, не было, но уговор уже состоялся — по розам и по конфетам, а скорее всего, по коричневому загару шофер понял, что лейтенант скупиться не станет, — и он словоохотливо начал рассказывать, что... А вот что он рассказывал, Суханов не слышал. С той же счастливо-рассеянной улыбкой он смотрел по сторонам, как бы желая высунуться из окошка и закричать голым деревьям, домам, людям, одетым еще по-зимнему, рыжей дворняжке, метившей все подряд деревья:

— Смотрите — я пришел! Пришел...

Он не знал, что скажет, когда войдет в дом на раскопе, он вообще старался не думать об этом — что скажет, то и скажет — в конце же концов:

— Видите — я пришел!

Возле дома на облупившейся за зиму скамейке сидела Мария Семеновна, сложив на коленях опухшие руки, она подняла на Суханова глаза, молча кивнула в ответ на его приветствие, глянула на розы и сказала с усталой иронией в голосе:

— Вот и опять цветочки мне принес.

Суханов опешил, но постарался виду не показать и присел рядом.

— Принес, — сказал Суханов, все еще рассеянно улыбаясь. — А что же Наташа Павловна? В школе?

Мария Семеновна насупилась:

— А нету Наташи... И Катеришки нету. Никого нету... Уехали.

Суханов не поверил:

— Как уехали?

— Как всегда уезжают — поездом.

— Она что же?.. — почти запинаясь, спросил Суханов.

Мария Семеновна покачала головой:

— Нет, ничего не оставила... И ничего не говорила.

На разговор с крыльца спустился Иван Сергеевич, сердито стуча палкой — последнее время с палкой он не расставался, — подал Суханову желтую руку. Он и сам был желтый, это Суханов заметил сразу.

— Из похода?

—Так точно, — сказал Суханов, привстав.