Ветры низких широт

— Разговорчики, — сказал Бруснецов. — Пусть они хоть все сбегут, мы им только ручкой помашем, а кто среди нас слабонервный и верит в приметы, после совещания прошу подойти ко мне.

Ясное дело, что никто после совещания к старпому не подошел бы, и все опять промолчали.

— Завтра подъем для офицеров и мичманов в пять часов.

Суханов возблагодарил своего бога, что не отчаялся и не сошел тайком на берег — дело и впрямь могло принять дурной оборот. Позаседав, офицеры расходились весьма недовольные — все-таки они считали, что старались в поте лица своего, а старпом, как всегда, не разглядел их рвения. Офицеры зря грешили на Бруснецова, он их собрал, сам побывав у командира. Тот принял его стоя, что случалось весьма редко, и Бруснецов понял, что получит втык по полной категории.

— Хотел бы я знать, — печальным голосом спросил Ковалев, — сколько времени отпустил нам командующий на подготовку?

— Шесть суток, — почти весело ответил Бруснецов, а у самого заныло под ложечкой.

— Это вчера было шесть, — тем же печальным голосом поправил его Ковалев. — Сегодня только пять. Старпом, вы хорошо слушаете меня? Только пять, и я не чувствую вашей прежней радости. Мне тоже радоваться нечему. Если завтра вы коренным образом не перестроите все авральные работы, я вынужден буду объявить вам неполное служебное соответствие. Надеюсь, вы хорошо меня поняли, старпом?

— Так точно, — пунцовея, как будто его отодрали за уши, сказал Бруснецов.

Бруснецов вышел от командира, едва не зацепив за комингс, что считалось не только дурным тоном, но и плохой приметой, для очищения души хорошо выругался, разумеется про себя, и подумал: «Ну я ж вас, голуби... Меня, словно мальчишку, за уши? Ну не-ет, голуби, завтра вы забудете, как ходят пешком по трапу!»

Назавтра с утра к борту «Гангута» — он стоял кормой к стенке — начали подходить машины с продуктами, шкиперским и боцманским имуществом, обмундированием, словом, тыловые власти свое дело знали туго, но еще глубже их познания были в человеческой психологии. Для них не было секрета, что командующий отличался крутым нравом и своих слов на ветер не бросал.

Акустики в этот день по плану старпома грузили продукты, а проще говоря, закатывали на шкафут бочки с сельдью, капустой, солеными огурцами и помидорами, волокли кули, мешки, ящики. Скрипели лебедки, слышались команды: «Вира помалу... Вира! Да куда же ты майнаешь?» Верхняя палуба напоминала растревоженный муравейник — корабли, как и в прошлом веке, загружались в основном мускульной силой моряков. И дело было не в том, что разработчики не придумали особых механизмов, которые бы сами волокли эти кули и катили бочки, а в том, что устанавливать эти механизмы на военных кораблях было уже негде. Борьба за непотопляемость корабля диктовала конструкторам устройство палуб, горловин и люков таким образом, чтобы они не располагались один над другим, а шли как бы вразнобой, а между помещениями еще ставились водонепроницаемые переборки, в которых вообще не устраивалось никаких горловин. Поэтому устройство погрузочных транспортеров или элеваторов нарушало бы всю целостную систему, а это, в свою очередь, уже сопрягалось с риском ослабить непотопляемость самого корабля. К тому же и кости размять молодым людям, надевшим флотскую робу, в наш век всеобщей гиподинамии был невеликий грех.

Слышался скрип лебедки и голос Козлюка: «Вирай, вирай помалу», а в корабельных динамиках хрипел Высоцкий:

Особенно, когда с сальцом ее намять...

И снова катили бочки, тащили ящики, тюки и мешки, скрипела лебедка, и Козлюк продолжал ругать своего боцманенка: «Да куда ты смотришь, голова два уха!..»

Под ногами, повизгивая, все время мельтешила рыжая собачонка, всем своим видом выражая восторг и даже удовольствие тем, что творилось на палубе. «Ну, конечно, — сердито подумал Суханов, — тебе хорошо восторгаться. Хочешь — здесь помельтешишь, захочешь — на берег сбегаешь». Собачонка эта — Суханов вспомнил— приблудилась к акустикам, и те почтительно величали ее Петром Федоровичем, хотя, судя по всему, была она сучкой.

Прозвенели колокола громкого боя, и вахтенный офицер снисходительно объявил:

— Сделать перерыв.

Сразу наступила такая тишина, что стало слышно, как за бортом ссорились, вскрикивая скрипучими голосами, чайки и тихонько посапывала труба — ду́хи, видимо, гоняли на малых оборотах машину. А в динамиках уже не Высоцкий хрипел, а соловьем залетным разливалась Алла Пугачева:

Все могут короли, все могут короли,
И судьбами земли они вершат порой...

«Какая все-таки пошлятина, — подумал Суханов. Сегодня ему все не нравилось, и он мог завидовать почти каждому, даже той рыжей беспородной собачонке. — Впрочем, как говорят французы, каждый народ достоин того правительства, которое имеет».

Вместе со всеми он отправился на бак покурить.

Народу возле обреза для окурков собралось много, и Суханов еще издали услышал хохот, самозабвенный, до святой слезы, как говорится.