Вячеслав Тихонов

«У Штирлица защемило сердце. Он увидел, что пастор совсем не умеет ходить на лыжах, по крайней мере лет десять не брал лыжных палок в руки». Голос за кадром.

«— Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла.

— Во-первых, этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла». Шлаг — Штирлиц.

«— Я всегда жалел, что вы работаете не в моем аппарате. Я бы уж давно сделал вас своим заместителем.

— Я бы не согласился.

— Почему?

— Вы ревнивы. Как любящая и преданная жена. Это самая страшная форма ревности, так сказать, тираническая». Мюллер — Штирлиц.

«Я перестану вам верить, если вы согласитесь отвечать на все вопросы». Пастор Шлаг.

«— Это еще откуда? Чей же ты, дурашка?

— Сам ты дурашка, а я — связной из центра».

Все-таки не удержался я от анекдота. И уж коли так невольно случилось, то расскажу самый, на мой взгляд, лучший из огромной серии про Штирлица. Это такой анекдот-элегия.

— Все свободны. А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — привычной скороговоркой пробубнил Мюллер, дождался, когда они останутся одни, и продолжил, страдальчески массируя затылок: — Послушайте, Штирлиц, я давно хотел вас спросить: что вы там все время выкладываете из этих ваших спичек?

Штирлиц смешал ладонью спички на столе и прямо посмотрел в глаза Мюллера.

— Видите ли, — не отводя взгляда, сказал он, — рейхсфюрер поручил мне к очередной годовщине нашего тысячелетнего рейха выложить из спичек слово «вечность».

— И что, получается? — живо заинтересовался Мюллер.

— Как вам сказать. — Штирлиц замялся. — Пока получается не совсем то.

— Ах, оставьте, Штирлиц! — Мюллер поморщился. — Что вы все время подставляетесь, провоцируете. Я тоже знаю этот старый русский анекдот. Стыдно, Штирлиц! Идите. — Он не удержался и добавил: — И вообще, Штирлиц, я бы попросил вас купить, наконец, зажигалку, как у всех нормальных штандартенфюреров. Выбросьте вы эти дурацкие дешевые спички!

— Вам не нравятся? — удивился Штирлиц. — А по-моему, красиво, символично и надежно. — Он задумчиво пожал плечами, разглядывая спичечный коробок фабрики «Гигант» с яркой этикеткой «Бей фашистов!».

Был он жизнью утомленный

Если мой дорогой читатель помнит, то начинал я свое повествование о великом русском актере Вячеславе Васильевиче Тихонове с перечисления его заслуг перед страной и народом. Заканчивать буду тем же. В отечественном кинематографе нет никого из артистов, кто мог бы сравниться с моим героем по части наград и званий. Даже легендарный Павел Петрович Кадочников уступает ему. Он не был лауреатом Ленинской премии. Да и орденов у него поменьше будет — три против шести Тихонова.

Примечательно другое. Ни Павел Петрович, ни Вячеслав Васильевич никогда пальцем о палец не ударили для того, чтобы получить ту или иную высокую награду, а о мелких и говорить нечего. Знаю, о чем пишу. С Кадочниковым у меня были, не побоюсь этого слова, замечательные, просто-таки товарищеские отношения, несмотря на все различие между нами. Так получилось, что о присвоении актеру высокого звания Героя Социалистического Труда я, в то время корреспондент ТАСС, узнал в числе первых, находясь в приемной начальника наградного отдела Президиума Верховного Совета СССР А.Н. Копенкина.

— Можно ли из вашего кабинета позвонить Павлу Петровичу и обрадовать старика? — попросил я Алексея Николаевича.

Кадочников тогда буднично и спокойно заметил:

— Присвоили, говоришь? Ну что ж, спасибо им, что уважили старика. — Он тут же перевел разговор на другую тему.

Вот точно так же невозмутимо и скромно воспринимал все свои немалые почести, награды и звания Вячеслав Тихонов. Ну а чтобы где-то пробивать себе регалии, поощрения, льготы — об этом не могло быть и речи. Поразительно скромным был человеком и предельно ответственным. Членом КПСС он стал почти в полувековом возрасте. А до тех пор полагал себя недостойным высокого звания коммуниста. Причем и в этом, как и во всех прочих своих поступках, не лицемерил ни на йоту.

Его дочь Анна по этому поводу говорила вот что:

«Валентин Гафт называл папу абсолютно чеховским персонажем, кристально чистым человеком. Он не был кондовым в советские времена и не стал распущенно-отвратительным в наши, «свободные». Отец был красив сам по себе. Прост, скромен. Ему не надо было ничего «добавлять» в собственное бытовое поведение. Процесс внутреннего самосовершенствования в нем не прекращался до последнего вздоха.

Удивительная особенность отца заключалась в том, что он был абсолютно достоверен, естествен и правдив. Его кинематографическая судьба так счастливо сложилась, что герои отца — сплошь благородные рыцари без страха и упрека. Вы можете представить Штирлица или князя Болконского, которые бы жаловались на жизнь или рассказывали скабрезности о любимых женщинах? Он играл в кино идеальных героев и сам, может быть, помимо воли, не специально, старался быть на них похожим.