Видения молодого Офега

И вдруг из лесов Кольмордена поднялся человеческий образ: он был выше самой высокой ели и ниже в плечах, чем хребет горы Чёлена, и тень от него легла на всю страну и окутала ее точно гигантским траурным флером, один конец которого обхватил весь Стокгольм, а другой окунулся в воды Ботническаго залива.

Призрак наклонился; его глаза — были глаза преступника с боязливым и косящим взглядом, и, когда он поднял свое лице, и лунный свет упал на него, в этом взгляде отразилось такое беспокойство и такие мучения совести, что тени остановились, и звезды перестали трепетать. Призрак вздохнул, вздохнул в ужасе таком безграничном, таком бездонном, что дети вскрикнули в своих колыбелях и люди увидели дурные сны.

И ночь молчала, точно ожидая услышать что-то; но не было видно ни одного живого существа, кроме одинокого призрака на Кольмордене.

Но бодрствовал Другой Великий Дух; тот, который так велик, что его не может видеть человеческое око. Одни зовут его Временем, другие Судьбой, иные же Судьей или Справедливостью. Он покоился в мировом пространстве. Пояс Ориона охватывал его бедра, под одним плечом его сияла рукоятка большой Медведицы. Его белые старческие волосы протянулись среди миров — люди зовут их Млечным путем. Во лбу его горел глаз, один гигантский глаз, и лучи его падали в северную ночь и на одинокий призрак на горе Кольмордене...

— Иуда! — прозвучало среди ночи как звон или будто камень упал на лед.

Призрак содрогнулся, точно под рукою гиганта, дико повел глазами вокруг, и его лицо выразило такой ужас, точно он услыхал миллионы задыхающихся криков. Но его окружала молчаливая ночь, и он был один, и не было видно ни одного живого существа.

— Иуда! — прозвучало еще раз.

И он не знал, откуда исходил голос, потому что Великий Дух так бесконечно велик, что его не может видеть ни одно смертное созданье. Но когда он взглядывал на трепетавшие звезды, он думал, что говорили они; когда он смотрел на длинные тени, ему казалось, что голос исходил от них, а когда он вглядывался в одиночество и тишину, — он понимал, что голос мог принадлежать им одним.

— Иуда! — прозвучало в третий раз.

Все наполнял этот звук. Была полная тишина... Это было вне его и это было в нем самом.

Тогда он засмеялся, как смеется человек в безумии страха, и эхом раскатился хохот его среди ночи, и он прислушался к своему собственному смеху. Прошло мгновенье — и все еще слышался рокочущий хохот, точно от сотен людей — там далеко, среди спящих городов.

И снова прозвучал голос:

— Чем согрешил ты сегодня?

— Я не грешил сегодня! — ответил Призрак.

— Почему же у тебя нечистая совесть?

— Моя совесть чиста.

— Отчего же ты содрогнулся, услыхав мой голос? Зачем ты вздохнул? Я сорву повязки с ран твоей совести, и ты увидишь, что они еще истекают кровью. Я вызову все твои грехи, и они, как псы, вопьются в твою душу. Но прислони ноги свои к утесам и обойми руками лес, — потому что ноги твои задрожат под тобой, когда ты услышишь то, что я скажу тебе.

Призрак задрожал с головы до ног, так, что леса Кольмордена закачались, точно ураган пронесся над ними. И он упал на колени, ударился головою о каменный утес и закричал:

— Не Иуда я! Не Иуда!

— Ты мертвая кровь жизни и гниль человечества. Твоя душа исполнена проказы; у тебя нечистота вместо мозга, в твоем сердце течет черная кровь. Среди всех людей нет ни одного, который был бы таким позорным пятном человечества, как ты. Тебе подобного не найдешь ни в одной темнице, ни в одном притоне порока!.. Потому что ты — молчальник!.. Ты молчал, молчал всю свою жизнь, молчал, когда ты должен был говорить, молчаньем ты уничтожил свою душу и покой совести. Ты никогда не смеялся над тем, кто стоял у позорного столба, но ты молчал!.. Ты никогда не впрягал беременных женщин в свою колесницу, но ты правил колесницей и молчал... Ты не держал орудий пытки, когда из тела вырывали сердце в свидетельстве правды, — но ты молчал! Ты не бил своих рабочих до тех пор, пока лопнувшие сосуды не истекали кровью, но ты видел, как это делают другие, — и ты молчал!.. Если бы твоего отца поволокли за его седые волосы и на твоих глазах опозорили бы твою родную мать, — то ты и тогда не нарушил бы своего молчания!.. Выслушай же мое слово: Когда наступит Судный день, великий день Суда, и все живые твари будут стоять передо мной, и все миры опустеют, и бесконечность будет безмолвствовать в ожидании и трепете, — тогда я повелю запереть двери моего дома, я встану и скажу:

— Вы все, которые грешили, да будете вы прощены! Вы, слабые, не бывшие в состоянии противостоять искушению, и вы, злые искусители, — я прощаю вас! Омойте ваши руки от грязи и крови, наденьте праздничные одежды и идите в вечное блаженство! Я прощаю вас всех... Всех, кроме одного!

И тогда я покажу на тебя, молчальник, и открою двери моего дома и укажу тебе на лежащие пустые миры и скажу: