Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии

Я отрешенно задумался, сколько человек лишились жизней из-за ангельского огня за четыреста лет с начала освоения Харлана. Случайные жертвы ошибок пилота; политические пленники, взлетевшие на грав-ранцах с Утесов Рилы и с десятка других мест казни; странные смерти, когда орбитальники вели себя ненормально и атаковали вне обычных параметров. Я задумался, сколько из этих людей сошли с ума, крича, внутри орбитальных баз данных марсиан, скольких постигла та же участь, когда их бесцеремонно засунули в разум миминтов в Новом Хоке. Я задумался, как много их осталось.

Ошибка пилота?

– Сильви?

– Что? – она уже снова рассматривала Простор.

– Ты была в сознании, когда мы спасали тебя из Рилы? Ты помнишь, что происходило вокруг?

– В Миллспорте? Не очень. Кое-что. А что?

– У нас была стычка со свупкоптером, и его взорвали орбитальники. Я тогда подумал, что пилот не рассчитал взлет или что орбитальники психовали после фейерверков. Но если бы он продолжал обстрел, ты бы погибла. Как думаешь?..

Она пожала плечами.

– Может быть. Я не знаю. Связь ненадежная, – она обвела рукой вокруг себя и засмеялась, немного нервно. – Я не могу творить такое по одному желанию. Как я уже говорила, пришлось вежливо попросить.

Тодор Мураками – испарился. Томаселли и Либек, Влад/Мэллори и вся его команда, весь бронированный корпус «Колосажателя» и сотни кубических метров воды, на которых он стоял, даже – я взглянул на запястья и увидел на каждом крошечный ожог – биосплавные наручники на наших с Вирджинией руках. Все исчезло в микросекунду из-за скрупулезно направленного гнева с небес.

Я думал о точности мышления, необходимой, чтобы машины добились всего этого с высоты в пятьсот километров над поверхностью планеты, о том, что там может кружиться загробная жизнь со своими стражами, а потом вспомнил крошечную спаленку в виртуальности, отклеивающийся уголок памфлета Отречения на двери. Я снова посмотрел на Сильви, но теперь немного понимал, что в ней творилось.

– Каково это? – спросил я мягко. – Говорить с ними?

Она фыркнула.

– А ты как думаешь? Все как в религии, как будто проповедническое крабье говно матери вдруг воплотилось в жизнь. Я не разговариваю, а как бы, – она повела руками, – как бы делюсь. Как будто тают границы твоей личности. Не знаю. Может, это как секс, хороший секс. Но не… Да ну на фиг, Микки, я не могу это описать. Я и поверить почти не могу, что это происходит. Да уж, – она кисло улыбнулась. – Союз с божеством. Только люди вроде моей матери скорее убежали бы с криками из центра Загрузки, чем реально встретились бы с чем-то таким. Это мрачный путь, Микки, я только открыла дверь – и софт сам знал, что делать дальше, он хотел меня туда отвести, он для этого создан. Но там темно и холодно, он бросает тебя одну. Голой. Раздетой. Тебя накрывают чьи-то крылья, но они холодные, Микки. Холодные и жесткие, и пахнут вишней и горчицей.

– Но это с тобой говорят орбитальники? Или думаешь, что ими управляют сами марсиане?

Она откуда-то нашла силы на еще одну кривую ухмылку.

– Это было бы нечто, да? Разгадать величайшую тайну нашего времени. Где же марсиане, куда они ушли?

Долгий миг я позволял образу осесть в разуме. Наши рапторы-предшественники с крыльями летучих мышей тысячами поднялись в небеса и ждали, чтобы вспыхнул ангельский огонь и преобразовал их, спалил дотла и переродил в виртуальности над облаками. Возможно, они прибывали сюда в паломничестве со всех планет своей гегемонии, собрались ради мига необратимого вознесения.

Я покачал головой. Заимствованные образы из школы Отречения и остаточные извращенные христианские мифы о жертвах. Это же первое, чему учат зеленых археологов. Не пытайся наложить собственные антропоморфные представления на то, что даже отдаленно не похоже на человека.

– Слишком просто, – сказал я.

– Да. Я так и думала. В любом случае разговаривает орбитальник, и кажется он такой же машиной, как и миминты, делает все то же, что делает софт. Но да, там все еще есть марсиане. Григорий Исии, точнее то, что от него осталось, лепечет только о них, если вообще удается добиться от него чего-то членораздельного. И, наверное, Надя тоже вспомнит что-нибудь в этом роде, когда пройдет достаточно времени. Наверное, когда она наконец вспомнит, как вышла из их базы данных в мою голову, тогда и сможет говорить с ними по-настоящему. И тогда моя связь по сравнению с этим будет выглядеть как морзянка на тамтамах.

– Я думал, она не умеет пользоваться командным ПО.

– Она не умеет. Пока. Но я могу ее научить, Микки.

На лице Сильви Осимы, когда она говорила, был необычный покой. Такого я за ней еще не замечал за все время, что мы провели вместе в Нечистой, да и позже. Он напомнил мне о лице Николая Нацуме в монастыре Отречения, до того как пришли мы и все испортили, – знание о цели, существующей вне всяких человеческих сомнений. И смирение со своими деяниями – то, чего я не знал со времен Инненина и чего не надеялся почувствовать вновь. Взамен я почувствовал, как во мне сворачивается ядовитая зависть.