Вика

Андрей представил сложную, запутанную схему из крохотных шестеренок, заключенную в прозрачную стеклянную сферу. Шестерни блестели и вращались. Каждая со своей скоростью легко сообщала движение соседке рядом. И так, по цепочке, образуя единую, безупречно выверенную систему. В системе работали свои защитные механизмы. Если одна шестерня выходила из строя, все система оставалась подвижна благодаря обходным путям. Заржавела одна, сломала зубец другая – не беда. Внутри сферы раздавался щелчок, и движение шло по новому маршруту.

У Веры эти пути отсутствовали, или был сломан механизм их включения. В том, что какие-то шестерни попросту развалились – сомнений не было. Так и теперь ее стеклянный взгляд говорил о глубоком дефекте в самом понимании вещей.

– Мне надо работать, – она отвернулась, наливая воду в стакан. На глазах наворачивались слезы.

Андрей обвел взглядом длинную шею и собранные в хвост пряди волос. Каждая линия ее тела оставалась для него родной.

Обхватив горлышко, он стащил со стола недопитую бутылку и пошел к привычному месту.

– Живем дальше, Андрей.

– Живем дальше, Вер.

28

Ловя мягкий сквозняк, Вера стояла у раскрытого окна. Свет луны застыл на полу, заползая кривой линией на мольберт. Она скрестила руки, касаясь плечом теплой стены. Под крышей веранды, внизу, сидел Андрей. Видны были лишь его ноги и плотные, неповоротливые клубы дыма от сигареты.

Вера закурила.

Небо было чистым и черным. Мелкие звезды щурились, поблескивая.

Докурив, она включила светильник и села в кресло. Пустота внутри раздражала.

Время – половина одиннадцатого.

Скоро-скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

Строки вспомнились сами собой. Она вжалась в спинку, чувствуя приближение всей прошлой мерзости. Накатило медленное головокружение. Вера откинула голову назад.

Началось.

Помещение резко заплясало вокруг подскакивая вверх-вниз и переваливаясь с одного бока на другой. Холсты повалились с полок. Крышки банок, хлопая, взлетали. Краски, точно рвота, короткими, мощными рывками выплескивались наружу.

Тонкие струи липли друг к другу, косами заплетаясь в тягучие волны. Краска лилась потоками, высясь у свода и закручиваясь разноцветным вихрем.

Вера вцепилась в кресло.

Скрипя, стены пришли в движение. Раздался треск перемалываемого кирпича. Вся мастерская сдвинулась с места, вращаясь по кругу.

Широко открыв рот, Вера хотела закричать, позвать Андрея, когда от громадного вихря отделилась плотная, красная масса, похожая на ленту, и буром влетела ей в горло.

Глаза Веры округлились. Вены на шее разбухли, напоминая толстых дождевых червей.

Жирный маслянистый вкус разлился во рту. Она начала задыхаться. Поток заполнял желудок, больно давя на его стенки.

Пространство вокруг звенело и мялось, хруст кирпича нарастал, давя на уши. А в центре всего этого литым монументом неподвижно возвышался мольберт.

Она буравила его мутными взглядом, цепляясь за единственный различимый предмет.

Сознание потухало. Звуки таяли, серая мгла задымила глаза. Казалось, смерть приходит к ней, когда бурлящий вихрь над мольбертом резко застыл, градом рухнув на пол.

Все стихло.

Удушливый приступ кашля согнул тело пополам. Она глотала воздух. Плевала на пол, стараясь избавиться от жирного привкуса.

Затихнув, Вера отдышалась.

Вокруг все было, как прежде: ни следа безумия. Вещи стояли на своих местах, пол и стены были неподвижны. Разноцветный вихрь исчез. Только холст на мольберте изменился; вместо незаконченного пейзажа, в свете лампы, тянулись багровые линии портрета.

Лицо было серым, щеки осунувшимися. Закрытые глаза впали, будто вдавленные в череп. Уголки губ опушены, а сами губы растянуты подобно двумя тонким веревками. Голова лежала на груди, опираясь на расплывшийся подбородок. Шею стягивала толстая, грубая петля с крепким узлом над затылком.

Это была ее портрет.

Вера с отвращением закрылась руками, прижимая пальцы к щекам.

Момент за моментом прошлое возвращалось к жизни. Она тонула в болоте собственного разума.

Сердцова зарыдала. Ладони взмокли от слез. Вера рыдала, пока не заболели скулы и не стало трудно дышать.

– Немного мрачновато. Не находишь? – скользкий женский голос прозвучал сзади и сбоку. Веру передернуло. Она мотнула головой на звук.

– Вряд ли кто-то захочет себе такое. Хотя… натурально получилось.

Голос плыл вокруг головы, обтекая лоб и затылок.

Вера полезла в карман за агомелатином, но, стиснув зубы, остановилась. Она хотела бороться – время настало. Все эти годы Вика оставалась рядом с ней, но спала, беспокойно ворочаясь в темноте разума.

Теперь она проснулась.

– Здравствуй, сестра.

– Привет Озма. Или мне назвать тебя Ассоль?

Вера прикусила губу. Так они звали друг друга в детстве, начитавшись Баума и Грина. За годы эти имена выветрились из памяти, но голос сестры приоткрыл страницу черно-белого альбома.

– Называй меня Вера.

– А я, значит, Вика?

– Да

– Ты так в этом уверена?

– Да