Вихрь

Его рассказы охотно слушает даже сам начальник караула.

— Хоман, откуда у тебя берутся все эти россказни?

— А так, сами собой, товарищ младший сержант. Я вырос на воде, а не ковырялся в земле. Баржа — вот моя родина. С девяти лет я плавал на ней. Когда отец впервые взял меня с собой, я ревел: так мне не хотелось расставаться со своими товарищами-мальчишками. Но отец не разрешил. Мать вступилась за меня, но отец сказал: «Хватит, наигрался, пора его приучать к воде». Я ведь и море повидал.

— Море!..

И Хоман уже рассказывает о девушках, самых красивых на свете, и все они любили только его одного. Но Арпад Таши уже не слушает его. Он вспоминает здание, которое их бригада строила в прошлом году. Вот с высоты этого здания он и увидел впервые море. Было это рано утром. Арпад стоял на только что выложенной стене седьмого этажа, свежий ветер обдувал лицо. А когда он встал на край стены, замер от изумления: пейзаж открывался такой, словно кругом было безбрежное море. К нему подошел бригадир, и они вместе любовались, как по долине плыл утренний туман.

Арпад вспомнил сейчас и о письме матери, которое он получил вчера. Она давно не писала ему, и на сей раз прислала письмо на трех листах, исписанных крупными продолговатыми буквами. Когда Арпад читал это письмо, ему казалось, что мать здесь, рядом. Он слышал ее голос.

«Сынок, тебе нужно приехать домой. Побыть немного… Есть ли у тебя деньги? Если нет, напиши мне — пришлю, а пока посылаю тебе пятьдесят форинтов (лишь бы не пронюхали почтальоны)».

Арпаду хотелось, конечно, побывать дома, хотелось увидеть мать, Анну.

Этот Хоман умеет рассказывать интересные вещи. Младший сержант внимательно слушает его и даже трясет Таши за плечо: мол, послушай, о каких чудесах говорит Хоман, такого и от Мати Лудаша не услышишь.

«Хороший парень наш сержант, — думает Арпад. — Симпатичный. Эти маленькие усики придают его лицу задорное выражение. Посмотришь на него, и невольно улыбнешься, зато уж если он нахмурится, то и у тебя захватит дыхание. Прошлый раз он здорово рассердился, по всему его виду заметно было». Были они на стрельбище, отрабатывали упражнение «Стрельба по появляющейся цели». Первым отстрелялся Тратнер, которому сержант и поручил отмечать попадания. А он начал хитрить. Уж больно ему хотелось, чтобы его собственный результат был лучше всех.

Неудобные эти топчаны, но Арпад Таши даже не обращал внимания на боль в пояснице от долгого лежания на боку. Он слышал равномерное дыхание спящих товарищей, тихие смешки разговаривавших, и это наполняло его спокойствием.

Когда пришло время снова идти на пост, на улице уже смеркалось.

Арпад настолько хорошо знал путь на пост, что мог бы дойти до него с закрытыми глазами. Когда часовой окликнул его, Арпад невольно улыбнулся.

— Ну что ж, пост принял. Можешь идти спать.

Повесив автомат на грудь, Арпад прошел вдоль забора по хорошо утоптанной тропинке и невольно подумал о том, сколько же солдат стояло вот на этом самом посту за двадцать лет.

2

Последнее письмо от отца пришло из Галиции.

Когда я подрос и стал ходить в школу, мне в руки попала географическая карта, на которой я пытался найти это место, но Галицию, кажется, к тому времени переименовали, и я ее не нашел. Письмо было коротким. Отец писал, что он жив-здоров, но их все время перебрасывают с одного места на другое, поэтому посылок присылать не надо. А в конце письма вместо города, откуда он нам писал, стояло: «Галиция».

Мама по нескольку раз в день доставала это письмо и перечитывала его снова и снова, словно только что получила его. Читала строчки: «Я жив-здоров…» — и успокаивалась.

Потом, когда нам уже стало известно о том, что отца нет в живых, я подолгу рассматривал это письмо. Как мы обрадовались, когда получили его! А может быть, отец как раз и погиб в тот момент, когда мы чувствовали себя счастливыми.

Интересно, как это произошло? Может, отец тоже стоял в карауле?

Когда я первый раз очутился на посту, меня охватило такое чувство, будто отовсюду за мной кто-то следит: мне казалось, что глаза есть и у каждого дерева, и у каждого камня, и у каждого куста, а каждая ветка казалась мне заряженным стволом оружия, направленным прямо на меня.

И меня обуял страх.

Я знаю, отец, что тебе тоже знаком страх. А о чем ты думал в последний момент?

Я тогда смотрел на село, на мерцающие в долине огоньки, а когда что-нибудь шумело, вздрагивал; руки мои дрожали. Я пытался думать о том, что делается за каждым окном, в котором горит свет. Воображения у меня хватало. Мне казалось, что я вижу, как жители села собираются спать, а один железнодорожник, напротив, собирается на работу, на ночное дежурство. Жена его и дети уже в постели, и, чтобы не разбудить их, он прощается с женой только взглядом и выходит, ступая на цыпочки, чтобы половицы не скрипели.

Потом я увидел маму.