Вихрь

Арпад кивнул и сказал, словно они были давно знакомы:

— Пойдем.

После танцев он пошел ее провожать. Они вышли на улицу и направились к реке, держась за руки.

— Ты мне даже не сказал, как тебя зовут, — сказала она.

— Это неважно.

— Тогда как же я буду тебя называть?

— Как хочешь.

— Парисом, ладно?

— А кто это такой?

— Соблазнитель женщин, сын троянского царя. Из-за него и война началась.

— А ты умница. Но меня лучше называй Арпадом, Арпи… Так меня зовут…

Ты давно не писала мне, Анна. Последнее письмо от тебя было двадцать дней назад, да и то очень коротенькое. Я знаю, что ты очень занята: днем работаешь, а по вечерам учишься. Большое тебе спасибо за фотографию, которую ты мне прислала. Я часто мысленно разговариваю с ней. Мне нравится эта фотография. Она принимает меня таким, каков я есть: простым и сереньким. Ничего героического здесь не происходит, так что и героям неоткуда браться. Служба — это та же работа, которая требует терпения, воли. Я боюсь за тебя. Ты совершенно другая: тебе нравятся такие вещи, которые непонятны другим. Ты пишешь, что чувствуешь себя одинокой и часто скучаешь. Но можешь мне поверить, Анна, что одинокий человек — это не тот, возле которого в данный момент никого нет…

Внизу на дороге послышался скрип повозки.

«Это молочник дядюшка Пал едет в село…»

До смены осталось десять минут.

Арпад уже слышит, как на первом посту часовой кричит «Стой!».

Потом смена подходит ко второму посту.

Вот она, смена.

3

Деревушка расположилась у самой кромки леса. Когда-то в ней жили лесорубы и крестьяне. На склоне Голой горы и до сих пор стоит старая овчарня. Правда, она теперь пустует, а под прогнившей соломенной крышей нашли убежище вездесущие воробьи. Соборную площадь окружают добротные дома с высоким фронтоном. Таких не увидишь в районе железнодорожной станции, где ютятся низенькие домики с подслеповатыми окнами. А на развилке дорог, где стоит облупленное распятие Христа, где еще совсем недавно, собственно говоря, кончалось село, вырос совсем новый жилой район с красивыми кирпичными домами с широкими окнами.

Краснеют на солнце крыши домов, крытые черепицей. Глядя на разрастающееся с каждым годом село, Адам Лукач как-то сказал:

— Этак мы доживем до того, что церковь окажется на самом краю села. Ждать осталось недолго.

Адам Лукач любит новые дома, и, когда односельчане назвали место, где они были построены, новым районом, Адам от души радовался, как радуется отец успехам своего сына. И все потому, что первые дома строил он сам, своими руками.

С тех пор прошло уже шесть лет. Потом он вступил в кооператив. Когда он, получив свою трудовую книжку, зашел к ребятам прощаться, многие смеялись ему в глаза: «Тоже нашел себе дело — работать шофером в селе!»

Быть может, новые дома для того и строили, чтобы не правы оказались те, кто в свое время говорил: «Не успеет твоя машина прийти из генерального ремонта, как ты снова к нам вернешься…»

К тому же дом — это не только помещение, в котором люди укрываются от холода и ветра, но это прежде всего — корни жизни. У Адама были кое-какие сбережения, и многие ему советовали, чтобы он купил готовый дом, а он только головой качал.

И летом того же года построил себе дом возле ручья.

Золика родился уже в новом доме. Красивый, смышленый такой мальчишка.

Адам с любовью смотрит на сына, заговорщицки подмигивает жене. Вспомнил он об этом вовсе не потому, что чувствовал себя старым, — ему и сейчас шел только тридцать второй год, но детские годы, казалось, канули в далекое-далекое прошлое.

Отец посмотрел на сына, который что-то рисовал, погладил его по голове и спросил:

— Что ты рисуешь, Золика?

— Это? Я еще не знаю…

— Но вот ты нарисовал колесо? Может, это будет автомобиль?

— Да, автомобиль. И летать он тоже будет.

— Ага, понимаю. Но что за руль ты нарисовал? Такие только у пароходов.

— А это и пароход.

— Ты же сказал — автомобиль!

— Да, на земле — это автомобиль, а на воде — пароход…

— Понятно. — Адам кивнул и улыбнулся. Вот он и дожил до того, что его сын сам что-то объясняет ему.

Вечером, улегшись в кровать, Адам долго не мог уснуть. Распахнул настежь окно, чувствуя, как свежий ветерок ласкает лицо. Временами занавесь на окне, натянутая ветром, отодвигалась в сторону, и тогда в комнату падал желтый свет фонаря, висевшего перед домом.

— Ты помнишь дядюшку Полони? — спросил вдруг Адам у жены.

— Да, конечно, а что с ним?

— Не знаю.

— Тогда почему же спрашиваешь?

— Вспомнил одну старую историю. Давно это было, несколько месяцев спустя после нашей свадьбы. Я тебе об этом давно хотел рассказать, чтобы ты это от меня услышала, а не от кого-нибудь другого, да вот все как-то не получалось. Смелости не хватало. Как я тебе мог об этом рассказать, когда каждый раз, когда ты прощалась и уходила, я видел в твоих глазах беспокойство и испуг. Да ты тогда, наверно, и не поняла бы меня.

Сонливость как рукой сняло с женщины. Она с любопытством слушала мужа.