Вихрь

Террору подверглась и независимая партия мелких сельских хозяев. Было бы правильнее, если бы крестьянские массы, состоявшие в партии, заключив политический союз с рабочими из социал-демократической партии и образовав единый демократический фронт, воздвигли заслон на пути правых и избрали не оппортунистическую тактику выжидания, а борьбу. Однако Экхардт и его сообщники, больше чумы опасаясь, как бы на них не навесили ярлык левых, сделали сногсшибательный ход — поддержали правительство в борьбе против нилашистов… Они даже отказались от участия в оппозиции, чтобы не мешать правительству в этой «его работе».

Не удивительно, что в итоге даже те крестьянские массы, которые шли за партией, потеряли к ней интерес, отошли в сторону или перешли к нилашистам, потрясавшим своими радикальными лозунгами. Крестьян в первую очередь интересовала земля. И на них уже не действовало, что Экхардт, поняв провал своей политики, снова начал разглагольствовать о необходимости проведения земельной реформы и даже заявил: «Если правительство в течение ближайшего года не представит парламенту предложенный мною законопроект о подготовке раздела трех миллионов хольдов земли, я выйду из руководства партии…» Сказано это было очень хитро, просто не верилось, что феодальная реакция пожертвует тремя миллионами хольдов земли, чтобы заплатить Экхардту гонорар за его лояльную оппозиционность, означавшую не что иное, как поддержку существующего правительства. Речь как раз и шла о том, чтобы не жертвовать ни одним хольдом…

Как всегда в самые тяжелые, решающие часы жизни нашего народа, в венгерской литературе появилась в этот период тенденция, свидетельствовавшая о лихорадочной агонии больного организма, о кошмарных, бредовых снах и судорожной тяге к жизни. В целом нельзя сказать, чтобы венгерская литература в эти годы с честью выдержала испытание. Казалось, что в растущей неразберихе, в идейно-политическом хаосе, распространявшемся, точно круги по воде, разум, подобно потерявшей чувствительность магнитной стрелке, заметался то туда, то сюда. Извечный порядок, положение стран света, север и юг, восток и запад, правда и ложь, гуманизм и бесчеловечность — все это потеряло всякое значение. Сильное притягательное и отталкивающее влияние чужеродного явления — гитлеровского фашизма — нарушило равновесие магнитного поля духовной жизни. Что стало с прямым и открытым призывом Петефи бороться за прогресс, с пророческой прозорливостью Ади, умевшего правильно ориентироваться среди опасностей, подстерегавших в феодальных джунглях? Лучшие люди долгие годы отсиживались в сложенной из слоновой кости башне «литературы, независимой от политики», и, будучи изгнанными оттуда ударами, потрясшими всю венгерскую жизнь, создали «новый духовный фронт», надеясь руками Гембеша провести земельную реформу, осуществить социальные преобразования и духовное обновление — построить новую Венгрию…

Измена, соглашательство, блуждание в потемках — вот что характеризовало литературную жизнь в первую очередь. Правда, из рядов рабочего класса поднялся наиболее крупный, наиболее стойкий и революционный венгерский поэт своего времени — Аттила Йожеф, но многим ли было известно его имя?

Затем из глубин венгерской действительности, из солончаковых затисских степей, из батрацких хижин, из сельских хибар, из окостеневшего крепостного мира задунайских поместий, более того, даже из рядов среднего класса, закружившегося в предсмертной пляске с фашизмом, все-таки вышли писатели — хотя их было немного, — которые пытались разобраться в сложившейся обстановке. А если и не пытались, то по крайней мере инстинктивно тянулись к свету и робко, нерешительно, забредая кое-где в тупик, все же пробивали дорогу в нужном направлении. Это были так называемые народники.

Выглядело все это чуть ли не как анахронизм. В момент, когда повсюду — в стране и за границей — как в политической, так и в культурной жизни главной силой, «идеей, определяющей лицо эпохи», был фашизм, эти писатели шли совершенно иной дорогой, ориентируясь на полузабытое наследие аграрной демократии. Вместо нилашистской партии они создали «мартовский фронт», который выдвинул демократическую программу, и в противовес германскому проникновению и вновь ожившему венгерскому империализму культивировали дух примирения соседних малых народов.

Были, конечно, у них и чрезмерное увлечение романтизмом, и путаные, принципиально неправильные установки. Причем не только потому, что группа писателей, издавшая общую программу, сложилась из самых разнородных элементов, но и потому, что взгляды отдельных писателей представляли собою мешанину из самых противоречивых теоретических концепций. В своем подавляющем большинстве это были бунтари и искатели, причем их деятельность относилась к периоду, когда самая варварская, самая темная реакция прикрывалась революционными фразами, а прогресс зачастую оказывался в загоне. Это, разумеется, не оправдывает, а только объясняет растерянность отдельных писателей.