Вихрь

Он, повел меня в здание, где раньше размещался областной суд. Самуэли и двое судей (оба, видимо, из рабочих) заняли места за судейским столом. Самуэли сделал знак, и в зал ввели арестованных. В основном это были хорошо одетые господа, но среди них оказалось и несколько человек в грязной, драной одежде, с измазанными лицами. Однако, внимательно приглядевшись к ним, нетрудно, было заметить, что на настоящих рабочих они все же не похожи: у них были сытые лица, животы выпирали. Они то и дело бросали беспокойные взгляды на членов трибунала. Некоторые арестованные откровенно признались в том, что вступили в сговор с румынскими боярами и французскими офицерами, чтобы задушить Венгерскую Республику и вернуть себе власть.

Один из арестованных, толстый, с двойным подбородком и маленькими свиными глазками помещик, на все вопросы суда отвечал так:

— Мои вшивые батраки хотели мной командовать, отнять у меня землю.

— А кто вам сказал, что у вас отнимают вашу землю? — спросил у него Самуэли.

— Как кто? Люди говорят. — И он обвел взглядом господ, сидящих на скамейке. — И не только мою землю, но и родину, и жену, и дочь, которые тоже будут принадлежать батракам, и не кому-нибудь одному, а всем сразу.

— Какую ерунду вы говорите! Почему вы подожгли свое гумно и приказали перерезать всех коров и телят? Это вам тоже люди посоветовали?

Помещик замолчал. Видимо, думал, стоит ли вообще отвечать на подобные вопросы. Окинул взглядом своих коллег, будто ища у них поддержки, и с ненавистью пробормотал:

— Пусть лучше все съедят собаки, чем… — Он споткнулся на полуслове.

— Чем съедят батраки или рабочие? Не так ли? — кончил за него Самуэли. — А эту мысль вам кто подсказал?

Толстый господин упрямо молчал, уставившись в потолок. Остальные арестованные с нетерпением ждали, что будет дальше. Арестованные не знали, кто такой Самуэли, и, видимо, не принимали его за главного.

— Вы Эндре Гёргени из Абони? — спросил Самуэли господина, теребившего в руках охотничью шляпу.

«Гёргени Эндре, — мелькнуло у меня в голове. — Значит, это и есть отец нашего старшего лейтенанта».

— Эту фамилию мои предки с честью носят уже пятое столетие, — с гордостью ответил Гёргени.

— Значит, это вы передавали румынскому полковнику Титулеску данные о Красной Армии?

— Я? Нет!

— Разумеется, не лично, а через третьих лиц. — И, обратившись к часовому, который стоял в стороне, приказал: — Введите Йожефа Чордоша!

Ввели пожилого сгорбленного мужчину с седой головой. Он подошел к столу и боязливо огляделся.

— Скажите, Йожеф Чордош, приказывал ли вам господин Эндре Гёргени передать письмо румынам?

Вопрос этот испугал Йожефа Чордоша. Он в недоумении переводил взгляд с Гёргени на Самуэли и обратно. Так продолжалось несколько секунд. Потом взгляд его стал строже, а где-то в глубине глаз блеснули злые искорки. Повернувшись к Самуэли и выпрямившись, он сказал:

— Я действительно получил от Гёргени такое письмо. Только передал его не по назначению, а первому попавшемуся солдату Красной Армии. Хватит, полупили меня плетью.

— Вас бил плетью господин Гёргени?

— Бил, и не раз. Теперь, я слышал, другое время, и батраков за людей считают.

— Вы правы. Батраки получили не только землю, но и свободу, — отозвался Самуэли.

— Мне приказали передать это письмо румынам. В противном случае обещали спустить шкуру, но теперь этого уже никто не может сделать.

— Вшивая сволочь! — не выдержал Гёргени.

— Это ваш сын, старший лейтенант Гёргени, расстрелял в Шалготарьяне нескольких шахтеров только за то, что они хотели присоединиться к коммунистам? — спросил Самуэли.

— Это уж его дело! — буркнул помещик.

Самуэли подал знак охране, чтобы Гёргени увели. Когда дверь за помещиком закрылась, Самуэли обратился к Чордошу:

— Не беспокойтесь, товарищ Чордош, теперь вас уже никто не будет бить плетью и вы можете работать, где захотите. Вы свободны.

Чордош медленно пошел к выходу.

Заседание трибунала продолжалось еще долго. Когда оно закончилось, Самуэли подошел ко мне. Вид у него был усталый, но когда он заговорил, в его голосе чувствовалась твердость.

— Видел, как всякая контрреволюционная сволочь ополчается против нас, вступая в сговор с внешними врагами? В борьбе с ними мы должны быть беспощадными, или они сожрут нас. Эта борьба не на жизнь, а на смерть. И мы доведем ее до конца, чтобы все простые люди могли жить по-человечески…

Я смотрел на усталое, исхудавшее лицо Самуэли, на его добрые глаза.

В главной штаб-квартире венгерской Красной Армии в Гёделле жизнь била ключом.

Однажды вечером меня пригласил к себе на ужин начальник генерального штаба Аурел Штромфельд. Штаб располагался в бывшем королевском дворце.

Штромфельд, высокий, представительный мужчина, держал себя довольно скромно. Я невольно думал: что заставило этого высокопоставленного офицера королевской армии перейти на сторону революции? Ответ на этот вопрос я получил значительно позже. Штромфельд был неразговорчив и, как он выражался, не любил философствовать. Это был типичный военный: приказывал и сам повиновался.