Вихрь

Может быть, так думал не весь офицерский корпус, но весьма значительная его часть. Офицеры не любили гражданских политиков с их осторожностью и начисто отвергали гибкую политику. Армейские уставы спрессовали для них в своих параграфах, не терпящих никакого возражения и не требующих от них никакого мышления, всю всемирную историю. Они рассуждали так: идет война, которую развязали большевики и евреи, рвущиеся к мировому господству. Те и другие хотят уничтожить и Венгрию. Следовательно, нам нужно участвовать в войне на стороне борющейся за правду Германии. И мы победим или погибнем. Нет, мы не погибнем, мы должны победить! Следовательно, долой всякое лавирование. Все силы фронту! Заодно надо покончить и с внутренними врагами — с евреями и коммунистами, под какой бы маской они ни скрывались. А самое главное — долой всякую сентиментальность. Никакого гуманизма! Нужно сделать то, что Гитлер сделал в Германии, а затем в Польше и на Украине: уничтожить всех евреев.

Однако сделать это по рецепту Гитлера было нельзя, по крайней мере пока: все-таки существует конституция, и с ней нужно как-то считаться. В то же время представлялись великолепные способы для использования возможностей, заложенных в «конституционной форме». И фашиствующая часть хортистской армии, то есть та, которая отвергла гуманизм из принципа, полностью использовала эти возможности…

Какие же это были возможности? Ненадежные элементы можно было призывать для отбытия трудовой повинности. Чтобы из трудовых лагерей сделать лагеря смерти, надо только не мешать индивидуальной инициативе, изуверской жестокости и сведению личных счетов, не говоря уже о специально организованном садизме.

В такой обстановке весной 1942 года на Украину были отправлены эшелоны обреченных. На мобилизационных пунктах в Надькате, Ясберенье и других местах собрали евреев, профсоюзных руководителей, функционеров социал-демократической партии и вообще «ненадежных лиц». Пригоден призванный по состоянию здоровья или возрасту к несению службы или нет — на такие мелочи не обращали внимания.

Большинство начальников призывных пунктов посылало эти «трудовые роты» прямо в мясорубку. Во главе почти каждого такого пункта стояли офицеры, руководствовавшиеся чувством «патриотического долга» и без малейшего зазрения совести и излишней чувствительности выполнявшие программу истребления «внутренних врагов». Странно, но факт, что почти все начальники этих пунктов были немцами по национальности…

Конвоирам перед отправкой «трудовых рот» говорили, что из их подопечных никто не должен вернуться живым домой. Это гарантировалось подборкой конвоиров.

В большинстве случаев конвоиры оправдывали доверие. Их подбирали из унтер-офицеров, известных склонностью к садизму, из уголовников, чуждых всякой гуманности и сентиментальности. Уже в пути к месту назначения конвоиры грабили несчастных, обреченных на гибель людей. По прибытии на Украину их гнали проделывать проходы в минных полях под огнем противника. Конвоиры разворовывали деньги, выдаваемые для питания роты; людей не кормили; голодных, их заставляли работать до тех пор, пока они не падали замертво. За малейший проступок грозили наказанием вплоть до расстрела.

Так ужасы самой войны дополнялись совершенно особыми ужасами.

Оставшиеся дома — те, кто, несмотря ни на что, воспринимал мир отнюдь не через армейские уставы и не называл гуманизм и человечность вражеской пропагандой, — со страхом и даже недоверием встречали слухи о такой расправе с людьми. Значит, мы действительно были «заражены» гуманизмом, раз не хотели поверить, что люди способны на подобное варварство.

А в стране в это время по-прежнему проводилась политика балансирования. Отсутствие поддержки народных масс, которые могли бы стать опорой политики независимости, Каллаи пытался восполнить различными дипломатическими комбинациями и закулисной игрой. Ничего серьезного предложить западным державам он не мог и пытался заверить их в своих симпатиях только кокетливыми ужимками. Немцы и их верные слуги вроде Имреди, Райниша и нилашистов, как хорошие ищейки, внимательно следили за каждым шагом премьер-министра. Постепенно и он сам попал в такое трагикомическое положение, что, обладая властью, по крайней мере номинально, был вынужден прибегать к конспирации.