Вихрь

Он выходил из города, шел по омытым росой лугам с длинной ореховой удочкой в руке. Садился на обрывистом берегу, где дорога почти касалась берега. А когда ему надоедало таращить глаза на спокойно колеблющийся пробковый поплавок, он подолгу смотрел на задумчивые плакучие ивы, росшие на берегу, любовался сверкающей на солнце панорамой города и силуэтами далеких гор.

Позже, попав в Тарьян, Гал часто вспоминал тот обрывистый берег, а иногда думал, что, если у него будет спокойная старость, он обязательно переселится в те места и будет на рассвете бродить по освеженным росой лугам…

Сейчас, глядя на застывший в тишине заводской двор, думая о двух трупах, валяющихся возле пушки, наблюдая за медленно укорачивающейся тенью от трубы, Гал вдруг почувствовал, как остро захотелось ему вдохнуть аромат тех далеких рассветов. Он чуть было не закричал…

Потом он сказал Пако и Деме, чтобы те внимательно наблюдали за местностью, а сам подошел к Халковичу и, сев рядом с ним, посмотрел во двор через пробитую в стене брешь.

— Ну, что у вас там нового? — спросил Халкович.

— Ничего. Пока…

— А я вот сижу тут и думаю: а не зря ли я торчу тут на сквозняке? У меня даже шея онемела…

— Наверняка не зря сидишь… Что не удастся батальону или роте, может сделать взвод или отделение. Они могут зайти и с тыла…

— Хорошо, я не потому так сказал. Я ведь не приклеен к этому месту. Если нужно, я могу и к вам перейти… Как ты думаешь, бригада далеко ушла?

— Теперь уж им немного осталось, — ответил Гал. — Как дойдут до Терени, так, значит, все в порядке…

Халкович гмыкнул и почесал под мышкой.

— Я верю, что в пути с ними ничего не случится.

— Да не должно бы. Разве только что-нибудь такое, как у нас тут.

— Это чепуха, — возразил Халкович. — Оставят опять несколько человек в заслоне, и все… Как по-твоему, кого они могут оставить?

— Не знаю… Наверное, все равно кого. Оставят, сколько нужно, а остальные тем временем дойдут до дома…

— Это ты, командир, хорошо объясняешь, только напрасно, — улыбнулся Халкович. — Это истина, которая каждому ясна…

Гал хотел было еще что-то сказать, но Деме неожиданно крикнул.

— Ух ты! Посмотрите-ка!

Схватив винтовку, Гал подскочил к окну. Он увидел за углом сушилки прячущегося Уйя, который, осмотревшись и втянув голову в плечи, большими прыжками побежал к придорожному кювету.

— Вон он! — радостно воскликнул Гал, вскидывая винтовку. — Только бы он чуть-чуть приподнялся…

Уй метров пятьдесят прополз по-пластунски по дну кювета. Иногда на какое-то мгновение показывалась его спина или фуражка, но стрелять в него в тот момент было бесполезно. Потом он совсем исчез из виду минут на пять.

— Если он унесет свою шкуру целой, — прошептал Гал, — тогда… Пако! Возьми винтовку и, как только он покажется, стреляй не раздумывая!

— Мне кажется, — хрипло выдавил Пако, — что он не…

Договорить он не успел. Уй выскочил из кювета и бросился к пушке, размахивая связкой гранат.

— Не стреляй! — закричал Гал.

— Я же говорил! Говорил! — прерывающимся голосом воскликнул Пако.

И в тот же миг со стороны противника затрещали винтовочные выстрелы. Уй упал лицом вперед, словно кто-то невидимый толкнул его в спину. Но он уже был возле самой пушки. Как только он коснулся земли, раздался взрыв, сверкнуло пламя. Пушку оторвало от земли и, расколов надвое, бросило на землю. Ее обломки попали в Уйя. Силой взрывной волны Парнишку перевернуло, а солдата сбросило в кювет.

— Так вот что он задумал… — с трудом ворочая языком, произнес Пако, но Гал тут же закричал:

— Тихо! Молчать!

Наступила тишина. Ни на каком языке не было такого слова, которое можно было бы произнести в эту минуту. Сейчас мог бы говорить один Уй… «Докладываю, мною уничтожено орудие противника, угрожающее нашему подразделению». Только эти словно можно было бы, пожалуй, воспринять. Они имели смысл, все остальное, что могло бы быть сказано по поводу случившегося, смысла не имело.

— Не плачь, Пако! Слышишь?

Пако закрыл глаза рукавом френча.

— Не могу… — заикаясь, произнес он. — Этого ты мне запретить не можешь. Как мы могли так о нем подумать? Мы же сволочи после этого.

— Не надо, молчи, — тихо сказал Халкович. — Что было, то было. Умер он самой достойной смертью.

Пако прислонился к стене, фуражку надвинул на самые глаза: по его заросшим щетиной щекам ручейками текли слезы:

— О чем думал он перед смертью?

— Наверное, если и думал, то о том, чтобы совесть чистой была… — сказал Гал.

— Последняя минута, последний миг в жизни человека могут перечеркнуть все его прошлое или окрасить его совсем в другой цвет. Никто не знает, что чувствовал в тот момент товарищ Уй. Однако поступок, совершенный им, опровергает все сделанное им раньше, потому что это благородство в чистом виде… — Деме развел руки в стороны и, словно прося прощения, посмотрел на Гала.

«Опять эта его заумь, — подумал Гал, — но на сей раз она очень кстати. Да и не заумь это вовсе, а самая настоящая истина».

— Товарищ Уй действовал по доброй воле… — добавил Деме и хотел продолжать дальше, но, увидев, что никто его не слушает, замолчал.