Вихри эпох

Всё это было страшно, но тем не менее молодого царя не испугала мрачная неизвестность будущего. Смерть, в любом случае, наступит нескоро – настолько нескоро, что об этом не стоит сейчас даже заботиться. Се́ти пришёл к выводу, что пока он жив, смерти нет, а когда она наступит – его уже не будет, а раз им никогда не суждено встретиться, то есть ли причины для беспокойства?

Так думал молодой царь. Сейчас старому фараону было смешно над своей собственной глупостью. Неужели можно было надеяться, что смерть наступит мгновенно и не принесёт никаких страданий? Быть может, сама смерть и не страшна, но страшно её ожидание, когда ты уже ничего не можешь изменить и сделать, а счёт, всегда казавшийся бесконечно долгим, неожиданно начинает идти на дни и даже часы.

Мысли, которые будут тебя раздирать на смертном ложе – вот то, что воистину страшно, то, чего действительно стоило бояться.

Когда понимание этого пришло к стареющему фараону, в его душе проснулся дикий, невыносимый ужас, доселе дремавший где-то в глубинах сознания, и начал терзать его разум. Каждый человек знает о своей смертности, о том, что он не вечно будет жить, но кого это волнует, пока он здоров? А час страданий, рано или поздно, наступает в жизни каждого смертного.

Как счастливы бессловесные твари, живущие по своим простым законам, добровольно соблюдающие установленный природой порядок и не терзающиеся ни чувством приближающегося конца, ни вопросами выбора! Они не отвечают ни перед кем и ничем никому не обязаны, их судьба – случайность, а смерть – необходимость, и нет у них ни страданий, ни угрызений от осознания упущенных возможностей. Порою Се́ти малодушно мечтал о безумии, которое могло бы к нему прийти и положить конец его мукам. Но, в отличие от тела, сознание дряхлого царя сохраняло свою ясность.

Сильная боль, зарождавшаяся в теле Се́ти, отдавала ему в голову и заставляла старого правителя морщить от страданий лицо. Когда он был молод, разве не знал он, чем потом отзовутся ему его бездонные кувшины вина? Не раз его предупреждали знахари и целители об этом, но фараон не придавал этому значения. Он царь, ему всё дозволено, для него верные слуги несут целые караваны из изысканных яств и старинных вин…

И вот теперь царские лекари ничего не могут сделать с тем огнём, который разъедает фараона изнутри.

Когда проходили детские дни Се́ти, они тянулись так долго, как будто это были целые месяцы. Позже, подрастая, фараон отмечал, что время стало идти быстрее, и он не успевал оглянуться, как уже пролетал сезон ше́йму[4] и наступали холодные месяцы. А в зрелом возрасте Се́ти понял, что жизнь летит поистине быстрее, чем упряжь нубийских коней – когда он отправился в многолетний поход, а после возвращения понял, что отсутствовал по своим ощущениям не больше месяца.

Это было обидно, это было досадно. Чем мудрее становился правитель, чем больше всего он хотел и мог делать, тем быстрее летело время. Как тянулись бездарные пиры во времена юношества Се́ти! За одну ночь молодой царь успевал посмотреть выступление акробатов и фокусников, сходить к своему верному другу Сйнимперу послушать темнокожих музыкантов и певцов, затем посидеть на празднестве в своём пиршественном зале за кувшином вина и сплавать к береговой крепости на своей парадной ладье! После этого наступал рассвет, и ничуть не утомившийся фараон встречал вновь воссиявшего Ра новыми развлечениями.

Когда же, много лет спустя, Се́ти задумал строительство нового дворца, то ему показалось что он лишь сел раздумывать вместе с архитекторами и инженерами над предложенными чертежами. На самом же деле прошло три месяца, за которые ничего по сути не было сделано – разве что исписан один папирус, и потом ещё не один год ушёл на воплощение мечты в быль…

Как всё казалось мелочным и пустым в этой жизни умирающему фараону, и как же ему хотелось всех простить, поговорить со всеми, кого он несправедливо осудил или упрекнул. Вся его жизнь предстала перед Се́ти чередой нелепостей и безумств; ведь, в самом деле, как можно представить, чтобы человек, наделённый неземной властью, мог так тратить свои годы? Однако он действительно откладывал всё на завтра, на следующий сезон, перекладывал на советников и жрецов – а после возмущался, что никто ничего не делает, выслушивал льстивые похвалы своих приближённых и успокаивался.