Викинг. Бог возмездия

– Тут ты прав, – сказал он. – И такой человек, как он, мог бы сообразить, что ты намерен воспользоваться уловкой Локи и обмануть врага при помощи птицы.

Сигурд не сумел сдержать улыбку.

– На миг мне показалось, что Фьёльнир останется сидеть на потолочной балке и искать древесных червей, – сказал он, кивком показав на потолок.

Оба рассмеялись, Улаф обнял Сигурда за плечи и прижал его к своей широкой груди, а другой рукой взъерошил волосы, как делал множество раз, когда Сигурд был мальчишкой.

– Осторожнее, старик, – решил подразнить дядю Сигурд, когда Улаф выпустил племянника и ногтем большого пальца принялся соскребать с бриньи запекшуюся кровь. – Ты помнишь, как мы с тобой боролись в последний раз. Ты оказался на полу и выл, точно женщина во время родов.

– Боролись?.. Ты отвлек меня и врезал по яйцам, парень! – Улаф разогнал дым большой ладонью. – Однако я не сомневаюсь, что ты заплатишь скальдам, дабы они сложили песню о схватке, продолжавшейся всю ночь, в которой ты одержал победу благодаря ловкости и мужеству, а также из-за благосклонности траханого Одина.

Сигурд сделал вид, что размышляет об этом, почесывая заросший щетиной подбородок, как поступает настоящий ярл во время тинга, когда ему нужно разрешить спор между двумя вассалами.

– Нет, – ответил он после небольшой паузы. – Удар по яйцам и пронзительный женский крик, – Сигурд кивнул, – меня вполне устроят.

Ночь они провели в зале Хакона, удобно устроившись на скамьях и закутавшись в меха, намного лучше, чем за долгое время, – не считая Хаука и его людей. Очаг здесь делили с мужчинами девять женщин, в темноте, которую не могли разогнать слабо мерцающие светильники. Снаружи шумел крепчающий ветер, врывался внутрь сквозь щели, наполнял зал острыми запахами рыбьего жира, горящего на железных блюдах. Эти женщины, в том числе и две постельные рабыни Тенгила, выполняли все работы по дому, потому что Тенгил уже давно потратил добытое отцом серебро и не мог позволить себе жить как богатый карл, не говоря уже о ярле. Но никто не осмеливался отправиться в набег, чтобы вновь наполнить серебром походные сундучки, так что здесь практически не было рабов – ведь молодые воины давно ушли из Осойро, чтобы добыть удачу, и забрали с собой своих женщин и рабов Хакона. Ярл в них больше не нуждался; он неподвижно лежал в своей постели, словно труп воина на могильном кургане, а у Тенгила не хватило мужества их удержать.

Из восьми женщин, насколько понял Сигурд, двое были женами уцелевших людей Хаука, четверо стали вдовами, и хотя ни одна не выказала дружелюбия к чужакам, убившим их храбрых мужей, бо́льшую часть своей ненависти они направили на Тенгила Хаконарсона. Сигурд видел, как две плевали на его труп после того, как люди Хаука сняли и уложили его снаружи на землю из уважения к отцу. Тем не менее, несмотря на спустившуюся ночь, они отнесли Тенгила к скалам – в это время начинался отлив – и сбросили вниз, в пенящуюся воду, где очень скоро его кости будут переломаны, а тело станет пищей для крабов. Они отправили в море и его меч – никто не захотел взять красивое оружие, ведь клинок труса не приносит удачи.

– Ну что еще можно сказать, – проворчал Свейн, когда они смотрели на возвращавшихся людей Хаука.

– Ты можешь представить себе худший конец? – спросил Аслак, и его вопрос заставил многих задуматься, пока они передавали рога, наполненные медом, который нашли в бочках, стоявших за перегородкой в дальнем конце зала.

– Стрела в заднице, от которой загноилась рана? – предположил Агнар Охотник, и некоторые с ним согласились.

– Нож в пах от какого-нибудь жалкого труса? – сказал Убба, и все поморщились. – Так, что будет повреждена большая вена и ты изойдешь кровью, даже не успев проклясть свой ужасный вирд.

– Долгая бескровная смерть хуже, – сказала Вальгерда, и многие подумали о ярле Хаконе, но Сигурд знал, что валькирия мысленно вернулась в хижину в Люсефьорде и мертвой провидице, которая была ее возлюбленной. – Когда болезнь разъедает тебя изнутри, и ты мучительно пытаешься удержать свою жизнь, точно воду в ладонях. – Она нахмурилась. – Это много хуже, чем любая смерть от клинка.

И хотя боль потери искажала ее лицо, Вальгерда оставалась красивой – а быть может, именно из-за этого, – так что Сигурд отвел взгляд и принялся наблюдать за пламенем, танцующем в очаге. Он не знал провидицы, но в его сознании именно Вальгерда обладала сейдом, и в те моменты, когда он смотрел на нее, у него возникало ощущение, что с него не сводят глаз другие мужчины. Именно по этой причине он сейчас и отвернулся.

– Никто не может знать, что прядут для нас норны, – сказал Асгот, отчего эль в рогах у многих стал кислым, и каждый подумал о том, что пряхи делают с нитями их жизней.

Но они продолжали пить, смывая боль мелких царапин и синяков; к тому же после убийства других людей, даже тех, что могли лишить тебя жизни, во рту остается отвратительный вкус.