Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Вам, как лейденцу, это должно понравиться, господин ван Рейн, — сказал он.

— Спасибо, доктор. Но почему же так поздно? Прошло два года, если не больше. После свадьбы…

— Бывает, господин ван Рейн, природа ведет нас верными, но подчас неисповедимыми путями.

— А мне не верится…

— Не верите, господин ван Рейн?

Рембрандт, краснея, произнес:

— Не верю, что сделаюсь наконец отцом.

— Все нормально. Все будет хорошо.

— А вам не кажется, доктор, что Саския мрачнеет?

— Это бывает со многими… Течение беременности не всегда можно предсказать. На всякий случай я попрошу господина Бонуса, чтобы и он осмотрел ее. Ум хорошо, а два — лучше.

Доктор Тюлп поднял бокал. То же самое сделал и Рембрандт. Он сказал:

— Теперь я с большим усердием примусь за работу.

— Вы и без того усердны. Даже слишком… Попробуйте рыбу. — Доктор придвинул блюдо к художнику. — Что вы делаете из больших работ?

— Пишу по заказу принца. Он сам подсказал мне библейские сюжеты. «Страсти Христовы» назвал он.

— Самолично заказал?

— Нет, через господина Константейна Гюйгенса.

Доктор пригубил вино.

— А каков господин Гюйгенс? А? — сказал доктор. — Это он восславил вас, а теперь — сам принц! Поздравляю вас! Всякий раз, когда бываю в хирургической гильдии, не могу пройти мимо вашей картины. И знаете, что шепчу?

— Даже не представляю себе, ваша милость.

— Держу пари, не угадаете! Я говорю: «Спасибо вам, господин Гюйгенс!»

Рембрандт немного смутился:

— Вы слишком добры, доктор.

— Я же безо всякой лести, господин ван Рейн. Говорю одну чистую правду!..

Немец Иоахим фон Зандрарт — одногодок Рембрандта — одно время жил в Амстердаме. В конце тридцатых годов. Это была вершина славы Рембрандта. Несомненно, бывал в мастерской художника. Сам хороший живописец и гравер, он является автором биографий многих художников, с которыми знакомился во время своих путешествий. Вот его слова о Рембрандте:

«Он не боялся выступать против устоявшихся у нас традиций искусства».

Сказано коротко, но очень значительно…

Маленький, большеглазый, с остренькой бородкой, доктор Бонус медленно спускался по лестнице. Рембрандт вышел проводить его.

— Нынче прохладно, — сказал Рембрандт, — а вы одеты довольно легко.

— Я никак не могу отвыкнуть от своих португальских привычек, — сказал доктор Бонус. — Здесь на день несколько раз меняется погода. А в Лиссабоне так: летом одевайся по-летнему, зимой — по-зимнему. В дождь не забывай плаща. Амстердам совсем не похож на Португалию.

Доктор Бонус полностью согласился с тем, что было определено доктором Тюлпом.

— Сейчас у вашей супруги больше жалоб на недомогание, — добавил он.

— Я и сам вижу, тут что-то не так.

— Не надо преувеличивать, господин ван Рейн. Надо полагаться на природу. Женщина создана, чтобы рожать. Она справится. А мы, разумеется, присмотрим за ней.

Рембрандт вложил в свою левую ладонь плотно сжатый кулак.

— Понимаете, доктор, на сердце не то…

— Что именно?

— Толком и не объясню. Слишком хорошо идут мои дела. Я могу, как это ни странно звучит, сказать, что счастлив. Хотя были невосполнимые потери. Умер отец, а он еще мог бы жить, а я имел возможность больше помогать ему. Умер бедный мой брат Геррит. Говорят, он нашел успокоение. А я? Я даже не смог быть на его похоронах. А потом — мой учитель Ластман. Я тоже слишком поздно узнал о его кончине. Но это дела не меняет. Здесь, на сердце, муторно от всего этого. Только у мольберта прихожу в себя. Саския, скажу откровенно, свет в моем окне. Но как ребенок? Он вроде бы слишком поздно дал знать о себе. Все ли пройдет так, как надо, как это обычно бывает? Судьба уже била меня по затылку. Я никогда не забываю об ее прихотях. Что будет теперь?

Бонус остановился.

— Я не предполагал, что вы такой мнительный. И такой… Как бы это сказать?..

— Такой болван? — подхватил Рембрандт.

— Ну уж вы хватили! Я вовсе не о том. Мне казалось, что вы настоящий испанский бык. Торо — знаете? А у вас вон какие переживания. Да еще в ваши годы.

— На здоровье не жалуюсь, ваша милость, я только говорю, что здесь, в груди, что-то не так.

Доктор Бонус зашагал дальше.

— Я не слишком увожу вас от дома?

— Нет, мне полезно проветрить голову.

— Вообще-то, все мы ходим под богом. Хотя господин Тюлп больше уповает на науку. Впрочем, так же, как и я. Ваш покорный слуга тоже испытал неприятные часы, дни, месяцы. Да, да! Когда я приехал сюда, в Амстердам, меня не желали допустить к врачебному цеху. Какой-то Бонус из Португалии! К тому же с претензией на опыт и знания! Вы полагаете, мне было тепло? Мы все люди, и нам присущи общие заботы и общие беды…

— Вот я и спрашиваю себя: все ли пойдет гладко?

— Вы имеете в виду госпожу ван Рейн?

— Да.

— Не будем тревожиться раньше времени. Ей прописаны чудесные снадобья, она не может пожаловаться на неудобства домашние. Будем верить, господин ван Рейн. Верить и надеяться… Что же до вашей работы, я говорю: вам «грозит» большая известность. — Доктор Бонус подмигнул.

— Куда больше? Я, кажется, сыт по горло.

— Это только кажется. Вот поживем — увидим.

Рембрандт остановился, чтобы распрощаться с доктором.