Викторианки

«Стихотворения» еще не вышли, а Шарлотта уже извещает Эйлотта и Джонса, что Каррер, Эллис и Актон Белл вдобавок и прозаики и готовят для печати три не связанных между собой романа, которые можно издать в виде трехтомника или же по отдельности. 4 июля, в день выхода первых рецензий на «Стихотворения», она предлагает эти романы – свое сочинение под названием «Учитель», «Грозовой перевал» Эмили и «Агнес Грей» Энн – крупному лондонскому издателю Генри Колберну, отметив, что все три автора уже выходили в свет.

В отличие от стихов, романы писались сестрами в самое последнее время и в тесном сотрудничестве. Каждый вечер они читали друг другу написанное в течение дня, обсуждали перепитии сюжетов, характер и поступки персонажей, советовались и спорили. И – каждая из сестер по-своему – расставались со сказочным миром Ангрии и Гондала, «переселялись» в невыдуманный мир с его невыдуманными проблемами.

«Мучительно переделывая раз за разом то, что с таким трудом написалось, я покончила с былым пристрастием к орнаментальному, пышному стилю, предпочла ему стиль простой и непритязательный, – напишет Шарлотта в 1850 году в предисловии к изданию „Учителя“. – Я сказала себе: мой герой должен бороться с жизнью, как борются непридуманые, живые люди. Он должен в поте лица зарабатывать себе на жизнь, богатство и положение не станут для него нежданным подарком судьбы… Сын Адама, он должен разделить с ним его горький удел – тяжкий труд на протяжении всей жизни и малую толику радостей».

Классический образчик перехода от романтизма к реализму! И действительно, у Шарлотты, в отличие от Эмили, лучше всего получается писать о том, что пережила она сама, поэтому наиболее удачные страницы ее в целом довольно слабого первого романа – те, где Эдвард Кримсворт (от его лица ведется повествование) приезжает в Бельгию преподавать; первая книга Шарлотты Бронте, как и все последующие, за исключением, пожалуй, лишь «Шерли», автобиографична.

«Грозовой перевал» и Эмили – полная противоположность «Учителю» и Шарлотте. Бурные чувства и события в романе не имеют ничего общего с бессобытийной, погруженной в домашний быт жизнью Эмили; таких, как Кэтрин или Хитклиф, она вряд ли встречала в жизни, круг ее знакомых вообще ведь очень невелик. А вот в литературе встречала, и не раз; достаточно вспомнить готические романы Анны Радклифф или «Роб-Роя» Вальтера Скотта, действие которого происходит не в благопристойных закрытых пансионах и поместьях, а в дебрях Нортумберленда, среди грубых, неотесанных и непробудных пьяниц и азартных игроков вроде Рашли Осболдистона.

Если Эмили не готова расстаться с воображаемым миром страстей и сильных, ярких личностей, то Энн идет по стопам старшей сестры; она пишет о том, что знает, о неприметной жизни гувернантки – вот уж действительно «тяжкий труд на протяжении всей жизни и малая толика радостей». На долю списанной с Энн Агнес Грей, от лица которой ведется повествование, приходятся суровые – гораздо более суровые, чем на долю Джейн Эйр, – испытания: Блумфилды и Мюрреи и их избалованные, жестокосердные дети ничем не лучше Ингэмов из Блейк-Холла и Робинсонов из Торп-Грина.

Из трех сестер-романисток Энн Бронте ближе всего к авторам просветительского романа восемнадцатого столетия с его заразительным юмором в сочетании с назидательностью («Агнес Грей» начинается со слов: «Все правдивые истории содержат назидание») и непременным хеппи-эндом – должна же добродетель вознаграждаться!

Неприметность Агнес Грей – ее отличительное достоинство, высшая добродетель.

«Не замечаю никакой красоты в этом лице, – говорит она про себя. – Бледные, впалые щеки, самые обыкновенные темные волосы. Быть может, в голове этой и таится ум, быть может, эти темно-серые глаза что-то выражают – но что с того?.. Желать красоты глупо. Разумные люди никогда не желают красоты себе и не замечают ее у других. Если ум развит, а сердце к себе располагает, внешность никакого значения не имеет»[42].

Джейн Эйр внешне столь же неприметна, как Агнес Грей, но, в отличие от Агнес, она бросает своей безрадостной судьбе вызов – и, в конечном счете, одерживает победу. Рочестер, даже ослепший, покалеченный, выглядит куда авантажнее, чем доставшийся гувернантке Агнес такой же, как и она, скромный и непритязательный викарий мистер Вестон.

Кстати о викариях. В это же самое время уже не на страницах романа из жизни домашних учителей и гувернанток, а в доме приходского священника возникает еще один, столь же неприметный викарий по имени Артур Белл Николз, тот самый, у кого сестры позаимствовали имя для своего псевдонима. Все чаще и чаще наведывается этот молодой еще человек, в чьем взгляде, как у миссионера Сент-Джона Риверса, сквозит «бесцеремонная прямота, упорная пристальность», к окончательно ослепшему Патрику Бронте. И не только к нему: прошел слух, что викарий проявляет нешуточный интерес к старшей дочери пастора; пройдет еще несколько лет, и Артур Белл своего добьется – пока же Шарлотта вынуждена выслушивать сплетни, под которыми нет ни малейших оснований.