Виланд

– Остальных я прикончил в Дахау. Пришлось помотаться, – говорил Эйке.

– Кто-нибудь видел? – спросил Дитрих.

– Я всю свору заключенных согнал, пусть видят, как мы расправляемся с предателями. Чтоб неповадно было.

Нас заметил шутцхафтлагерфюрер.

– Фон Тилл? – Он недовольно нахмурился. – Я приказал явиться только Ромулу.

Я растерялся. Идиот Штенке, попадись он мне только в руки, совсем деградировал, скотина бесполезная. Вмешался Дитрих:

– А, вот я и вспомнил, где мы встречались. Берлин, кабинет профессора Хансена, не так ли? Вижу, профессор в вас не ошибся. Это тот, о котором вы говорили, бригадефюрер? – Дитрих посмотрел на Эйке.

– Нет, я имел в виду второго, Ромула.

Дитрих подошел к Францу и окинул его долгим оценивающим взглядом.

– Значит, вы лучший стрелок среди ребят Эйке. Ну что ж, это звание дорогого стоит. У вас минута. Машина уже во дворе.

Он уже собирался выйти, но в последний момент остановился и добавил:

– Фон Тилла я, пожалуй, тоже возьму, неизвестно, какая там каша заварится.

Когда он вышел, Эйке, тяжело ступая, подошел к Францу:

– Посрамишь – башку снесу.

Сказано было негромко, но внушительно. Франц, как всегда, был невозмутим. Мне Эйке ничего не сказал.

В грузовике находились пятеро эсэсовцев, я сразу понял, что они из «Лейбштандарта». Они хмуро уставились на нас, один из них спросил:

– Кто шестой?

Я молчал.

– Пожалуй, я, – нехотя ответил Франц.

Эсэсовцы Дитриха переглянулись.

– Что значит «пожалуй»? – вновь спросил самый разговорчивый.

– Куда мы направляемся? – Франц проигнорировал вопрос.

Первый хотел что-то сказать, но товарищ тронул его за плечо.

– Не болтай, если надо, на месте всё узнают.

– Да ладно, они такие же, как мы.

– Они люди Эйке.

– И что?

– Как знаешь.

Мы в полном молчании переводили взгляд с одного на другого. К счастью, первому хотелось поболтать:

– Нам тоже не всё сообщили. Группенфюрер вернулся из Коричневого дома и приказал выдвигаться.

– И вы не знаете, куда мы едем? – спросил Франц.

– Ясное дело, в Штадельхайм.

Это я уже и сам видел – машина въезжала в тюремный двор. Я ожидал увидеть неприветливый, холодный колодец, но лучи заходящего солнца щедро раскрасили старые каменные стены теплыми бликами, смягчив впечатление. Нам было приказано оставаться в машинах. Дитрих выпрыгнул из своей машины и широким шагом направился внутрь. Его адъютант с трудом поспевал за ним. Через пятнадцать минут они вернулись, Дитрих разъяренно потрясал какой-то бумагой.

– Чертов бюрократ, подпись ему подавай! Всыпать бы ему свинцом, а не подпись, чтобы знал, как мешать исполнению приказов фюрера!

Он залез в машину, которая тут же сорвалась с места. В полном молчании мы продолжали ждать. Еще через двадцать минут на дороге вновь показался автомобиль. Теперь из него выскочил высокий молодой человек в штатском, с ранними залысинами, в обычной ситуации, очевидно, не лишенный привлекательности, сейчас же его лицо было панически перекошено.

– Это черт знает что, бардак!

Он быстро нахлобучил шляпу и, придерживая ее, промчался мимо нас.

– Кажется, это Ганс Франк[52], – проговорил Франц.

Не успел Франк скрыться внутри, как во двор влетела еще одна машина, на сей раз Дитриха. Пока он выбирался, во дворе снова показался Ганс Франк.

– При всем уважении, но где это видано, чтобы без суда…

Дитриху, очевидно, было плевать на уважение.

– А это ты видел? – Он потряс бумагой перед лицом взволнованного Франка.

Рейхскомиссар министерства юстиции осторожно вытащил из рук Дитриха бумагу и начал читать.

– Как же… – все еще не веря, бормотал он.

Пока он читал, Дитрих нетерпеливо притопывал ногой.

– Все, пора кончать этот концерт. Извольте приказать, чтобы выводили по одному, – издевательски вежливо проговорил он в лицо побледневшему Франку.

Тот замотал головой.

– Мне необходимо сделать звонок.

– Что?! Резолюции министра внутренних дел уже недостаточно?

Разъяренный Дитрих начал напирать на Франка, но нужно было отдать тому должное: растерянный и бледный, он тем не менее был полон решимости настоять на своем и не сделал ни одного шага назад.

– Один звонок, – еще раз проговорил Франк и, развернувшись, пошел прочь.

– Черт бы его побрал, – проворчал группенфюрер и пошел за ним следом, но, словно что-то вспомнив, обернулся к нашей машине и крикнул: – Двое за мной!

В дальних углах двора становилось все темнее и темнее. Уходящее за горизонт солнце уносило с собой свет и ощущение первоначальной приветливости. Теплые закатные блики оставались лишь на кусочке одной стены. Когда во двор вывели первого заключенного, исчезли и они. Все мы как по команде вытянули шеи, пытаясь разглядеть, кого ведут. К машине подошли двое, которых Дитрих ранее забрал с собой:

– Основная команда, выходим. Приказ группенфюрера.

Пока остальные спрыгивали на землю, я раздумывал, что мне делать, и все-таки счел за благо остаться на месте – как бы то ни было, меня взяли «про запас».

Арестованного подвели к стене. Молчавший доселе, он неожиданно прокричал на весь двор:

– Да здравствует фюрер! Хайль Гитлер!

Словно не слышав его, Дитрих так же громко проговорил: