Виланд

– Дора, я солдат СС, – мягко напомнил я, ставя чашку на поднос.

– И что, донесешь на меня? – спросила она без всякого лукавства.

Ответить я не успел. Она наклонилась и поцеловала меня. Ее губы были горячими от ромашкового чая, язык мягкий, проворный. Перед тем как отстраниться, она осторожно укусила меня за нижнюю губу. Я был ошеломлен. Смотрел на нее, не понимая, чем был вызван ее порыв, или я был все еще настолько пьян, что не мог отличить сон от яви?

Между тем Дора расстегивала длинный ряд крючков на платье. Через несколько мгновений она скинула его и осталась в одной белой сорочке. Я не был столь аккуратен и просто рванул свою рубашку. Пуговицы посыпались на пол.

Взял я ее быстро и, пожалуй, даже грубо. Мы не отвлекались на поцелуи, и когда я закончил, то решил исправить это упущение, наклонившись и поцеловав ее. Дора тяжело дышала. Глаза ее были закрыты. Мне хотелось откинуться рядом, но ширина кушетки не позволяла, и я продолжал давить на нее всей своей тяжестью. Наконец она открыла глаза, и мы сели. Дора прикрылась простыней. Уложенная коса ее растрепалась, я потянулся и вытащил шпильки из прядей и распустил длинные русые волосы. Дора благодарно улыбнулась. Мне хотелось сделать ей приятно, я повернул ее к себе спиной и начал массировать ей голову. С тихим наслаждением она выдохнула, полностью откинувшись на мою грудь. Ее волосы пахли розовой водой, как и платок. Я украдкой вдыхал их аромат, не прекращая массировать.

– Тебе, наверное, нужно возвращаться, – расслабленно проговорила она.

Я посмотрел в окно. Занимался рассвет. Она была права.

Одевался я молча. Дора с интересом наблюдала за мной.

– Ты очень красивый, Виланд.

Впервые она назвала меня по имени. Закутавшись в простыню, она подошла и провела рукой по моему животу, перебрав мышцы тут же напрягшегося пресса.

– Такие, как ты, изваяны из мрамора и стоят в античном зале. Я бы хотела тебя нарисовать, ты идеальный натурщик.

Я не сдержал улыбки. Она улыбнулась в ответ.

Нужно было что-то сказать на прощание. Дора, очевидно, почувствовала мое замешательство. Она поцеловала меня, затем проговорила чуть насмешливо:

– Береги себя и свой нос.

– Обязательно.

Я почувствовал облегчение.

В казарму я возвращался вприпрыжку. На душе впервые за долгое время было легко, я чувствовал небывалый прилив сил.

По официальным данным, с тридцатого июня до рассвета второго июля было уничтожено семьдесят четыре изменника. Шестьдесят один мятежник был приговорен к расстрелу, в том числе девятнадцать начальников СА, тринадцать человек было расстреляно непосредственно при аресте, оказав жестокое сопротивление, еще трое покончили с собой, не справившись с укорами совести. Так сказал всей Германии Адольф Гитлер, выступая в рейхстаге тринадцатого июля.

– Он так усиленно заверяет всех в своей невиновности, что теперь даже идиот поймет, что он испытывает чувство вины, – пробормотал Франц, слушая радиоприемник.

Иностранная пресса, составлявшая собственные списки, потрясала совершенно иными цифрами и вопрошала, кто же подписывал ордера на казнь без суда. Возбуждение за рубежом, судя по всему, нарастало.

– Да кого волнуют их списки! – кипятился Штенке.

– Это пойдет не на пользу престижу Германии, – качал головой Ульрих.

– Будто у них самих полный порядок! Пусть копаются в своем дерьме у себя дома. У них вонючих куч не меньше, но им почему-то интереснее рыть наш навоз.

– И то верно, – согласился Улле Шнейхардт, – если так посудить, все, что случилось, только к лучшему. Эти больные коричневорубашечники довели бы нас до гражданской войны. Вся их верхушка была нацелена на переворот.

– Но, думается мне, все должно было случиться не с таким пренебрежением к юридическим нормам, с каким их кончали, – усмехнулся Франц.

Ульрих кивнул:

– Рейхсвер не примет убийство Шлейхера[53]. Как пить дать, фон Рейхенау[54] инициирует тщательное расследование, и тогда полетят головы.

– Рейхсвер смирится. – Штенке сплюнул себе под ноги и добавил: – Будто у них есть выбор.

Я надеялся, что никто и никогда не спросит моего мнения по этому поводу, ибо только наша группа уничтожила более двадцати человек. А сколько было выпущено таких групп в ту ночь на охоту, я даже представить не мог. Если цифра убитых ограничилась одной тысячей – это еще ничего. Своими мыслями я ни с кем не делился, споры на эту тему нам были не нужны. Хватило драки, которую устроили братья Кох в ночь празднования, – утром, вернувшись в казарму, я узнал, что милый Карлхен отделал Ульриха так, что и родная мать не узнала бы. Никто не знал, что явилось причиной ссоры, сами братья молчали. Я тоже молчал.

Вскоре Эйке вспомнил о нашем с Францем участии в «делах Штадельхайма» и представил к повышению. Я с гордостью написал об этом тете Ильзе. «Мальчик мой, это только начало, – написала в ответ тетушка, приложив к письму солидную сумму на текущие расходы, – ты исключительно радуешь старую тетку. Тысячи приветов и поцелуев от меня, мой дорогой».