Вилла Гутенбрунн

Затем они долго молчали, прогуливаясь по берегу, и Филипп не испытывал ни малейшей неловкости от этого молчания. Дорофея единственная среди знакомых ему девушек не заливалась беспричинным смехом, не щебетала разный вздор, не бросала на него многозначительно-томных взглядов из-под ресниц. Она была так же естественна и спокойна, как эти шумящие сосны, дюны, гладкие нагретые солнцем камни, и для неё так же не имели значения его имя, богатство его отца, знатность старинного рода. Впрочем, он совсем не знал, о чём она думает и думает ли что-нибудь о нём.

* * *

Они продолжали встречаться на берегу, и общество Дорофеи привлекало Филиппа всё больше. С нею всё было не так, как с другими; она не напоминала ему ни единую из женщин его круга. Почему-то Филиппу хотелось быть с нею полностью откровенным, и раз начав, он уже не умел остановиться. Как-то он принялся рассказывать о своём детстве: как рано потерял мать, как отец всегда был слишком занят и потому посвящал ему очень мало времени. Филипп рос большей частью сам по себе, а его гувернёр, добрый и безобидный старичок, ничем не ограничивал его свободы. Однажды Филипп познакомился с двумя сыновьями торговца скобяной лавки и так сдружился с ними, что не мог без их общества провести и дня… Вместе они играли, озорничали, строили планы; тогда же Филипп узнал, что старший из них, Артамон, ничуть не расположен к отцовскому делу и мечтает убежать из дома, поступить на какое-нибудь судно юнгой, а после — дослужиться до капитана. Это удивительно совпадало с помыслами и мечтаниями самого Филиппа, однако он долго не решался поделиться с друзьями — ему всё казалось, что стоит только произнести сокровенное вслух, кто-нибудь обязательно подслушает, донесёт его батюшке, и тогда — прощай, встречи с друзьями, совместные забавы и мечты о море! Отец запрёт его дома, да ещё и надзирать кого-нибудь приставит. Поэтому прошло немало времени, прежде чем он решился говорить с друзьями откровенно, но когда решился, то это сблизило их особенно — как всегда бывает у мальчиков, если они доверяют друг другу «страшные» тайны.

Увы, скоро им пришлось расстаться: отец отправил Филиппа гостить к тётке в Париж, а возвратившись через несколько месяцев, он узнал, что его милые друзья съехали с квартиры на Васильевском острове. Он не знал, куда им писать; тем временем приходилось заниматься уроками грамматики, арифметики, географии, музыки — но он помнил своих друзей, гадал, сумел ли Артамон осуществить свои замыслы и где он сейчас. Сам же Филипп всё так же не мог спокойно смотреть на море; вся кровь в нём бурлила, когда он провожал глазами исчезающие вдали паруса и представлял, как они уходят туда — на волю, на бескрайние просторы… Однако же Филипп ни разу не плавал по морю; ему прекрасно было известно, что батюшка прочит ему дипломатическую, придворную карьеру и никогда не поймёт желания стать моряком…

Рассказывая Дорофее свою историю, Филипп вдруг поймал себя на том, что говорит с ней по-французски. Он смутился, это было невежливо с его стороны — беседовать с барышней на языке, которого она не понимает. Однако Дорофея с живым интересом смотрела ему в лицо и, кажется, ждала продолжения.

— Дорофея, простите, ради Бога, — пробормотал Филипп. — Мне так хорошо с вами, что я забылся… Я позабыл, что вы не говорите по-французски.

К его изумлению, Дорофея легко спрыгнула с камня, на котором они сидели, и, подобрав небольшую палочку, быстро написала на песке:

«Je comprends tout ce que vous dîtes».(7)

Филипп сперва не поверил своим глазам; Дорофея смеялась над его замешательством, а затем так же письменно объяснила, что мать всегда заботилась об её образовании и научила её французскому, так что она, Дорофея, очень любит французские романы, даже предпочитает их русским.

Филипп был в восторге; собственно, разговаривать при помощи букв они могли бы и раньше — он не понял, почему Дорофея предложила этот способ только сегодня, но допытываться не стал. Однако их беседы стали теперь много оживлённее.

— Мне ужасно хочется узнать вас покороче… Сколько же вам лет? — спрашивал Филипп.

«Пятнадцать».

— А почему ваша матушка не желает, чтобы вы даже близко подходили к воде, если вы так прекрасно плаваете?

Немного помедлив, она ответила: «Я никогда не видела моего отца, он утонул до моего рождения. После этого мать всю жизнь боится воды и не разрешает мне даже приближаться к морю».

— Простите меня ещё раз, — умоляюще заговорил Филипп. — Я ужасно глуп, я не имел никакого права задавать такие вопросы…

«Это ничего, — написала Дорофея. — Вы уже знаете, я слишком люблю море — поэтому всё равно прихожу сюда рано утром, когда никого нет, и плаваю с наслаждением. Я знаю, ужасно дурно с моей стороны не слушаться маменьки».