Вилла Гутенбрунн

«Отплывём подальше от берега, — думал Филипп. — И тогда я скажу — скажу, что мне надо ехать, но я не могу расстаться с ней просто так, что буду писать, а следующим летом… Нет, какая чушь! Очень нужны ей мои письма! Просто скажу, что готов ради неё на всё… И что же будет значить это самое «всё»? Дурацкая фраза, как из дешёвых романов».

Занятый этими мыслями, он грёб быстро и не замечал, что ветер крепчает, чёрные тучи мало-помалу стягиваются над заливом. Вдруг вдалеке сквозь тучи сверкнула молния; в следующий миг налетел порыв ветра, чуть не вырвавший вёсла из рук Филиппа. Он испугался; Дорофея же внешне была спокойна и внимательно осматривалась вокруг. Затем она взяла Филиппа за руку и указала на что-то: приглядевшись, он понял, что над водой виднеется крохотный каменный островок… Дорофея кивнула ему, и Филипп повернул к островку: в самом деле, наиболее разумным было переждать шторм там.

Пристать оказалось не просто: боясь повредить лодку о камни, Филипп не решался подводить её совсем близко. Наконец ему удалось ухватиться за выступ и подтянуть лодку к островку. Держась за камень одной рукой, он помог Дорофее выйти из лодки, затем выпрыгнул сам. Вдвоём они вытянули лодку на мокрые камни, и тут Дорофея поскользнулась и едва не очутилась в ледяной воде — Филипп успел обхватить её стан и привлечь к себе, благодаря Бога, что подошвы его сапог помогают ему сохранять равновесие. На мгновение Дорофея прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди… Охваченный восторгом, Филипп подумал, что эти секунды стоят того, чтобы замёрзнуть, вымокнуть под дождём и ещё Бог знает чего — он будет вспоминать снова и снова, как обнимал её.

«Ах, как же я испугалась!» — написала Дорофея в блокноте.

Они уселись на мокрые холодные камни. Дождь ещё не разошёлся, но волны захлёстывали их жалкое убежище, и Филиппа трясло от холода.

— Всё будет хорошо, дорогая, — прошептал он, сдерживая совсем неромантичное клацанье зубов. — Не бойтесь ничего. Шторм скоро закончится, и мы…

Он подумал, уместно ли будет обнять её ещё раз… Им так холодно. Словно отвечая на его мысли, Дорофея встряхнула свой платок, дабы закутаться поплотнее; порыв ветра грубо рванул платок у неё из рук и швырнул вниз, на острые камни, выступающие из воды. Не колеблясь ни секунды, Филипп спрыгнул следом — но приземлился неудачно, пошатнулся, упал — лоб и висок пронзило ужасной болью так, что в глазах потемнело. Филипп протянул руку и всё-таки подхватил платок. Он хотел встать, но видел вокруг себя лишь неистово пляшущие камни и не понимал, где верх, где низ. Филипп прикрыл глаза, чтобы переждать эту свистопляску; кто-то приподнял его голову, ощупал бережно и нежно. Дорофея стояла рядом с ним; она помогла ему приподняться на колени и отползти подальше от воды. Сознание Филиппа мутилось; он сознавал лишь, что Дорофея, кажется, перевязала его голову своим платком. Он чувствовал её руки, как она прижимает его к себе, стараясь согреть, гладит его мокрые волосы. Над ними грохотал гром, рядом шумело и волновалось море, чёрные тучи заволокли небо до самого горизонта…

* * *

Когда Филипп открыл глаза, то первым увидел того, кого никак не ожидал видеть здесь, — собственного отца. Он сидел у постели Филиппа, как всегда подтянутый, выбритый, безупречно одетый, и читал газету.

— Батюшка… — робко произнёс Филипп по-французски.

— Ага, очнулся! Отлично. Сейчас же велю позвать доктора, чтобы тебя немедленно выслушали. Ну, братец мой, и натворил же ты дел! Мадам Прилучина и барышни едва не умерли от ужаса, когда началась буря, а ты исчез. Тебя разыскивали всюду, слуги прочёсывали берег, пока не обнаружили тебя в бухте, в обществе, э-э-э, некоей особы, — и ты был в весьма плохом состоянии. Должен признаться, Филипп, ты вёл себя очень легкомысленно… А, вот и доктор!

Доктор, знакомый Прилучиных, осмотрел Филиппа и объявил, что скоро он пойдёт на поправку: удар головой оказался не так силён, да и жар уже спадал. Филиппу предписали полный покой, тем более что отец намеревался увезти его домой, в Петербург, лишь только будет возможно. Услышав это, Филипп затаил дыхание, дабы не выдать своих чувств. Он хорошо знал отца: тот не имел времени на беседы с сыном по душам, не интересовался его увлечениями, вкусами, мечтами. Господин де Креспен был из тех родителей, которые пеклись, чтобы отпрыск был сыт, одет, здоров, не пренебрегал уроками и не выходил из рамок приличий — а всё сверх этого почиталось излишним. Поэтому сейчас Филипп надеялся, что батюшка, как всегда, убедится, что с сыном всё в порядке, да и уедет заниматься своими делами.