Вилла Гутенбрунн

Ещё до рассвета Филипп бесшумно вышел из дома Прилучиных. С того памятного дня отец с ним почти не разговаривал, барышни его демонстративно игнорировали, а мадам Прилучина лишь жалостливо вздыхала. Это было Филиппу на руку — он не чувствовал ни малейших угрызений совести. Отец будет в ярости, захочет лишить его наследства, ну и пусть. При себе Филипп имел немного денег, старинный перстень, оставшийся от деда, и крест на золотой цепочке, украшенный бриллиантами, — этого хватит на первое время; он же поступит так, как хотел его друг Артамон: попросится на какое-нибудь судно матросом или юнгой, дослужится до офицера, штурмана или даже капитана. Какое же это будет счастье! И тогда… Тогда он найдёт Дорофею, где бы она ни была, упадёт к её ногам, скажет о своей любви и о том, что теперь он достоин просить её руки! Пусть это произойдёт не так скоро, он готов ждать.

Филипп де Креспен шёл вперёд всё быстрее и быстрее: радостные, бодрые мысли ускоряли его шаги. Прохладное утреннее сентябрьское солнце отражалось в зеркальной глади залива.

1) Сестрорецкий курзал вмещал в себя концертный зал, открытую эстраду, ресторан, библиотеку, комнаты для карточных игр и бильярда.

2) Господин де Креспен, вы идёте с нами!

3) Так как же, сударь?

4) Спасибо, мадемуазель, но нет.

5) О, перестань, Софи!

6) Что же, как пожелаете, господин де Креспен.

7) Я понимаю всё, что вы говорите.

Два года спустя

Теперь она принадлежала сыну того, кто сражался с её прежним хозяином и победил. Это было правильно: она должна принадлежать победителю — с тех самых пор, как получила клеймо с буквой «Z» и россыпью мелких звёздочек, обрамляющих букву, словно ореол.

Потом было много поединков — о нет, не настоящих, это были всего лишь тренировочные бои, и пусть на них так же бешено звенели клинки, раздавались крики и угрозы, слышалось хриплое дыхание, бойцы иногда падали от усталости — всё же в те минуты лезвия не ломались, их не обагряла кровь. Это были уроки фехтования, необходимые и нужные, захватывающие и изнурительные… Она любила наблюдать за ними, бесстрастно отмечала про себя, насколько её нынешний хозяин сильнее или слабее противников. Его успехи были налицо — возможно, он скоро станет весьма хорошим фехтовальщиком. Она выжидала.

В один из дней новый хозяин подошёл к ней особо торжественно и заговорил. Она внимала спокойно; молодой голос хозяина был звонок и наивен, и то, что он говорил, было тоже наивно. Вероятно, она рассмеялась бы, если б умела смеяться. Затем он прикоснулся к ней — благоговейно и бережно. И они отправились в путь, чтобы осуществить его смешную глупую затею; и, хотя она не могла возмущаться, всё же была уверена, что он потратил бы собственные силы с большей пользой, если бы упражнялся это время в фехтовальном зале.

Они пришли к какому-то лесному озеру, недалеко от имения хозяина. Шла ранняя весна, и лёд почти сошёл, вода же была студёной до дрожи; она поняла это, когда хозяин содрогнулся, тронув воду рукой. И всё же не передумал: он начал решительно раздеваться и снял не только плащ, кафтан, кюлоты и чулки, но даже и шляпу. Потом, дрожащий от холода, он взял её в руки и вошёл в эту ледяную воду — и затем прошептал несколько слов и с силой провёл лезвием по запястью… Кровь обагрила клинок; она почувствовала знакомый, уже давно пережитый огонь, что охватил её сейчас целиком и полностью. Ей чудилось, что лезвие зазвенело, завибрировало, задрожало — так подействовала свежая кровь, — и тут же нынешний хозяин, не выпуская её из рук, с головой окунулся в воду.

Контраст горячей крови и ледяной воды оказался настолько разителен, что, казалось, она сейчас с хрустом разлетится на тысячу осколков, точно хрустальная ваза, которой хватили о камень.

* * *

Он вынырнул, тяжело дыша; его била дрожь, зубы неистово стучали. Неверными шагами он побрёл к берегу, поминутно оскальзываясь и едва передвигая ноги, когда с берега раздался знакомый сердитый голос:

— Павел Алексеич, барин! Да можно ли так, а?

Сильные руки подхватили его — мокрого, дрожащего — и выволокли на берег.

— Прокофий… — с трудом выговорил Павел Алексеевич. — Ну, кто тебя звал? Я сам должен был… Должен…

— Должен, как же, — сердито ворчал слуга. — Вот кабы утопли здесь али замёрзли насмерть, что я маменьке вашей скажу?!