Вина

Бессилие и тоска, такие же безысходные, как и там, у ямы, навалились на меня. Спасение уже было рядом, а теперь меня выдают в руки врагов свои же… За прошедшие сутки я видел столько, что мне уже не надо ничему удивляться, я смотрю на старуху и в толк не могу взять, что же это такое. Кажется, я ни о чем не спросил, а только подумал: «Есть у людей сердце?» Но тут же пришла другая мысль: «А чем она виновата? Да и те, кто живет в этом дворе? Почему они все должны умирать из-за меня?»

Поднялся и, зажав рукою рану, побрел к щели в приоткрытых воротах. Оттуда сочился рассвет. Жидкая полоска света светлела, новый день только начинался.

— Обожди! — окликнула старуха. — Куда же ты пойдешь?

— Не знаю… — выдавил я и взялся за створку ворот.

— Ты иди вон туда, — приковыляла ко мне старуха, и я близко увидел ее загнутый подбородок, провал беззубого рта, большой нос с горбинкой. — Вон, видишь крайний дом, — показала она костлявой рукой. — Там живет хорошая женщина…

Баба-Яга умолкла. В наполненных слезами, выцветших глазах ее застыли вина и жалость. Отвернулся, толкнул рукой створку ворот и вышел.

7

Теперь уже не бежал, а, пройдя двор, побрел через пустырь к тому дому, где жила «хорошая женщина». Безразличие ко всему на свете, к своей судьбе не проходило. Перевалившись через плетень, все же пробежал до другого плетня. Он был выше. Еле перелез и мешком свалился на землю. «Дальше не побегу! — мелькнуло в голове. — Здесь трава и прохлада».

И вдруг меня с двух сторон подхватили чьи-то сильные и крепкие руки. Подхватили и потащили в сторону. Я едва успевал перебирать ногами, а женский голос шептал на ухо:

— Сюда, милый, сюда…

И скоро я очутился в конце двора, в густых зарослях конопли. Надо мною склонились два женских лица. Одно было пожилым, а рядом — совсем юное. Лица похожие, но для сестер разница большая. Значит, мать и дочь…

Тяжело дыша, мы молча смотрели друг на друга и одновременно прислушивались, нет ли погони. Затем молодая осторожно приподнялась над коноплею и, осмотревшись, сказала:

— Кажется, тихо.

А старшая добавила:

— Может, тебя здесь не найдут.

Видно, женщины видели, как я вышел из того сарая, как ковылял по пустырю и оказался в их дворе. А когда я упал, они подбежали. Но вдруг видели не только они? Возможно, меня уже ищут в селе…

— Нам надо уходить, — шепнула мать. — Мы к тебе придем позже.

И они торопливо скрылись.

Опять забрезжила надежда. За моей головой вставало солнце. Его лучи уже высвечивали высокие былки конопли, сушили росу на ее чуть пожелтевших листках, а здесь, у земли, была еще ночная прохлада, темнела мокрая трава, пахло утренней свежестью и всеми теми терпкими и сладкими запахами, которыми дышала земля и весь этот живой мир трав и цветов, склонившийся к моему лицу, рукам, измученному телу…

Хотелось не думать о своей беде, забыть о боли и только обнимать этот мир, вдыхать запахи земли и всего, что растет на ней. Я лежал на спине, подмяв влажные былки конопли и траву, и смотрел в небо. Оно быстро светлело и все выше и выше поднималось надо мною, бездонное, голубое, в редких нежных и прозрачных, как фата невесты, облаках, нижние края которых слабо розовели в лучах уже оторвавшегося от горизонта солнца. Это небо ласково накрыло меня и защищало от врагов, которые хотели убить…

Почему раньше не замечал этой красоты? По всей земле идет война, гибнут люди, а у этого неба и солнца свои вечные заботы. Они высятся над всем бренным и страшным, что творится внизу, на грешной земле… И нет силы, которая бы могла хоть на мгновение остановить вечное движение солнца к непостижимой для людей цели.

Может быть, за все те бесконечные дни с тех пор, как начались бои, впервые в это утро было покойно и светло на душе. Даже рвущая боль в ране утихла, а безответные мысли угомонились. Со мною были только небо и солнце и сладкие запахи растительной жизни на земле. Мне кажется, в этом вселенском покое я и забылся.

Сон мой был неглубоким, чутким, и он все время переходил в беспамятство. Приходя в себя, я слышал свой стон и тут же приказывал себе умолкнуть. Но окончательно проснуться не мог, видно, силы мои были вымотаны до предела…

Очнулся от того, что почувствовал: на лоб мне льется холодная вода. Открыл глаза и увидел своих спасительниц. Мать медленно лила мне на лицо из кружки. Дочь поддерживала мою голову.

— Тебе здесь плохо. Ох, как плохо… — шептала мать. — Долго так не протянешь. Куда-то надо тебя в другое место…

— Чтоб была тень, чтоб не палило солнце, — соглашалась дочь. — Надо искать…

Они о чем-то стали шептать, а я вновь впал в беспамятство.

Пришел в себя, когда уже начало смеркаться. Женщины опять были около меня, и, наверное, на этот раз им долго приходилось приводить меня в чувство.

Подхватив под руки, они, сгибаясь, повели меня по конопле к саду. Там на его краю стоял небольшой домик, похожий на баню, с одним окошком и дверью. Как и все дома в этой деревне, он был обмазан глиной и побелен, но глина и побелка облупились, и все это крошечное строение производило впечатление заброшенного, нежилого помещения.