Вина

Донесся шум машин. Офицер и несколько солдат побежали к дороге. Уже смеркалось. Догорал самый трудный и, наверное, последний в моей жизни день. В сумерках на дороге показались тени грузовиков. Два из них остановились, и солдаты начали грузить на них раненых.

Когда машины уехали, офицер остановил еще один крытый брезентом грузовик. Вся колонна уже была у дороги. Офицер что-то долго объяснял тому, кто сидел в кабине. В их разговоре несколько раз повторялось слово «Москау», и я понял, что речь идет обо мне.

Наконец офицер подошел и рукой показал мне на задний борт машины. Я повернулся к моим товарищам, но немец, толкнув меня, крикнул:

— Бистра, бистра!

Потянулся руками к высокому борту, но тут же присел от пронзившей меня боли. Автоматчик поддал меня сзади носком сапога. Я поднялся, ухватился левой рукой за борт и тут же почувствовал, как меня подхватили и грубо бросили в кузов. Падая, успел посмотреть, идет ли за нами машина. Это на тот случай, если мне придется прыгать из грузовика и бежать. Дорога была свободной. Грохнулся в кузов между двумя лавками, сплошь забитыми солдатами. Огляделся. Ни о каком побеге нельзя было и думать. Немцы смотрели на меня изумленно, как на привидение, свалившееся к ним с неба. Значит, меня отделили от товарищей только потому, что я из Москвы. Я им нужен… Что мне предстоит? Допрос, избиения и, конечно, расстрел. А что будет с моими товарищами? Их не повезли, наверное, прикончат там… Мысли одна за другой накатывались, и я не находил ответа.

Надо думать о побеге. У меня один выход — не впасть в забытье и все время искать возможности для побега.

Но скоро грузовик начало так швырять и подбрасывать на ухабах, что я застонал от боли. Надо мной склонился немец. Я видел зажатый в его руках автомат. Мелькнула мысль выхватить этот автомат и дать здесь последний свой бой, но с ужасом вспомнил, что не знаю, как стрелять из него.

Потом потерял сознание. Сколько мне пришлось пробыть в этом грузовике, определить не мог. Но когда пришел в себя, уже светало. Машину не трясло. Мы где-то стояли. Сознание возвращалось медленно, и так же медленно вспоминал, где я и что со мною. А вспомнив, сразу почувствовал боль, которая тупо рвала бок. «Ох, беда-то какая…» — словно услышал слова старика.

В машине никого… И меня словно подбросило. Сердце заколотилось. Выглянул из кузова. Стоим в каком-то селе. Немцев не видно. И, кажется, только чуть коснулся рукой борта, как тело само перелетело через борт, и я оказался на земле.

Вот где пригодилась моя кавалерийская выучка прыгать в седло и из седла на скаку. Ноги понесли меня от машины по улице. Но тут же сообразил, что я у всех на виду, бросился в ближний двор. Перевалился через плетень и побежал дальше.

Сегодня все для меня было удачей. Нигде не споткнулся, двигался бесшумно, даже не переполошил собак, бежал с одной мыслью как можно дальше уйти от грузовика. Тогда немцам труднее будет найти меня. Проскочил несколько дворов, и, когда уже силы были на исходе, глаза высмотрели длинный деревянный сарай, и я рванулся к нему. Приоткрыл тяжелую створку ворот и, почти задохнувшись, закрыл ее за собою. Делал все расчетливо, без суеты.

Сарай был забит сеном, и я повалился на его мягкую перину. Несколько минут лежал бездыханно, сердце мое словно разорвалось, но слух был все так же напряжен и настороженно ловил звуки.

Нет, погони не слышно… Открыл глаза. Оказывается, в середине сарая между сеном есть проход. Он тянется до противоположной стены. Надо спрятаться там. Заставил себя подняться и перейти туда. Лег и опять закрыл глаза.

Теперь, прослеживая все случившееся, я приходил к выводу, что бежал слишком медленно. Держась за бок и припадая на ногу, еле ковылял, и меня обязательно кто-нибудь видел. Возможно, кто-то из немцев шел за мною. Ему и бежать не нужно было. Он видел, где я скрылся, и сейчас войдет в этот сарай и найдет меня.

Я так живо все это себе представил, что через несколько минут за стеной сарая услышал шарканье шагов. Напряг слух. Нет, это не галлюцинация. Кто-то действительно идет сюда. Во мне все похолодело…

Створка ворот со скрипом медленно приоткрылась. Меня будто парализовало. Не могу пошевелить ни рукою, ни ногою. Только гляжу во все глаза. «Что же ты, Серега, даже не успел зарыться в сено? — с горечью подумал я. — А зачем? Меня видели и все равно бы нашли…»

В проеме стояла высокая худая фигура. Она шагнула ко мне, и я увидел, что это была настоящая Баба-Яга. Костлявое лицо, глубокие провалы глаз, тонкие, как палки, руки, длинное серое платье до пят. Такою, наверное, бывает смерть. Мы смотрели друг на друга молча. И вдруг обтянутое иссохшей кожей лицо старухи дрогнуло, а спина еще сильнее сгорбилась.

— Сынок… — простонала с мольбой старуха. — Уходи отсюда. — Она со страхом смотрела на мою окровавленную гимнастерку. — Уходи… Тебя здесь найдут, и всех нас расстреляют за тебя. Уходи…