Виновный

Хотя Дэниел дрожал от холода, его глаза горели. Он приложил к губам тыльную сторону ладони, не понимая, что с ним, а по щекам полились горячие слезы. Он так давно не плакал. Уткнувшись в согнутый локоть, он вспомнил, какой уютной была полнота Минни, обернутая грубой шерстью кофты. Он выругался и прикусил губу, но темнота прощала все, простила и это.

20

Пришла весна. Воздух был пронизан запахом навоза и отважно набухших почек. Дэниел хлюпал резиновыми сапогами по грязи заднего двора — кормил Гектора с курами. Дверь курятника сорвалась с петли, в проволочной сетке появились дыры. Встав на колени в грязь, Дэниел починил сетку и прикрутил на место замок. На ферме по соседству лисы загрызли несколько кур. А птицы Минни отделались легким испугом, только раскудахтались и захлопали крыльями посреди ночи, но она вышла с Блицем и отпугнула лису.

Была половина седьмого утра, и за работой живот у Дэниела урчал от голода. Воздух еще не прогрелся, и руки до манжет порозовели на холоде. Он снова вырастал из одежды, и рукава рубашек становились все короче. Минни пообещала в конце месяца купить ему новые, вместе с футбольной формой. Теперь он был бомбардиром школьной команды. Но сегодня была суббота, и их ждал рынок.

Дэниел видел Минни за окном — как она наливает чайник и варит овсянку. По утрам ее седые волосы свисали как попало, прихваченные по бокам черепаховыми заколками. Она скручивала их на макушке только после того, как переодевалась в дневную одежду. У матери Дэниела волосы были темно-русыми, и она их коротко стригла и обесцвечивала. Высыпав последние объедки в куриный загон, Дэниел вспомнил ощущение ее волос на своих пальцах. Они были тонкие и мягкие, не похожие на тяжелые кудри Минни.

После происшествия у Торнтонов Минни пообещала Дэниелу усыновить его. Они заполнили документы вместе, разложив бланки на кухонном столе. Теперь оставалось только ждать. То, что можно стать еще чьим-то сыном, оставаясь сыном своей матери, казалось Дэниелу странным, но он согласился, и теперь эта мысль доставляла ему странную умиротворяющую радость.

Минни спросила, хочет ли он взять фамилию Флинн, но он решил оставить свою — Хантер. Это была фамилия его матери, а не отцовская. Ему хотелось сохранить ее, потому что она ему нравилась. Это была его фамилия, но еще он подумал, что, когда ему исполнится восемнадцать, мать будет его искать. И если она когда-нибудь захочет его найти, это будет легко сделать.

Вернувшись в дом, Дэниел вымыл руки, наслаждаясь ощущением теплой воды на замерзших пальцах. Закончив, он оперся на раковину и принялся изучать себя в зеркале. Темные, почти черные волосы, темно-карие глаза, настолько темные, что нужно было приглядываться, чтобы отличить зрачок от радужной оболочки. Это лицо часто казалось Дэниелу чужим. Он был совсем не похож на мать и не знал, откуда взялись эти его черты.

Отца Дэниел никогда не видел. Он несколько раз спрашивал у матери его фамилию, но она всегда отказывалась назвать ее либо говорила, что не знает, кто он. В свидетельстве о рождении записи об отце не было.

Скоро, думал Дэниел, у него будет две матери: одна — одобренная государством и вторая, которую государство не одобряло; та, о которой должен был заботиться он, и та, которая заботилась о нем. Но отца по-прежнему не было.

Минни включила радио на кухне. Она помешивала овсянку и двигала бедрами под музыку. Когда она поставила перед ним тарелку, Дэниел подул на кашу и добавил молока с сахаром. Минни научила его пускать молочную струю по перевернутой ложке, чтобы не протыкать твердеющую кожицу каши.

— Умираю от голода, — заявил он, пока она наливала ему апельсиновый сок.

— Ты мальчик, и ты растешь, так что неудивительно. Ешь.

— Минни?

Дэниел сунул в рот ложку сладкой овсянки.

— Что, лапушка?

— Ответ будет на этой неделе?

— Должен быть на этой. Так мне сказали. Но ты не волнуйся. Это произойдет. И тогда мы это отпразднуем.

— А как?

— Можно устроить пикник. Поехать на пляж…

— Правда? Но тебе придется вести машину.

— Ну, поедем медленно. Торопиться не будем.

Дэниел улыбнулся и доел кашу. Он еще никогда не был на пляже, и при мысли о поездке у него затрепетало в желудке.

— Минни? — Он облизал ложку. — После того как придут эти бумаги, я должен буду называть тебя мамой?

Она встала и начала убирать со стола.

— Ты можешь называть меня, как тебе нравится, главное, чтобы ты был вежлив, — ответила она и взъерошила ему волосы.

Глаза у нее сияли над порозовевшими щеками. Дэниел присмотрелся, чтобы понять, счастлива она или грустит.

Было по-прежнему холодно, и, когда они устанавливали прилавок, Минни заставила Дэниела надеть теплую куртку. Он уже отлично справлялся. Закрепил на деревянном столе полиэтиленовую скатерть, а Минни носила из машины товар. На ней было две кофты и перчатки с обрезанными пальцами.

Минни привела стол в порядок: яйца и три собственноручно зарезанные, ощипанные и выпотрошенные курицы, молодая картошка, зеленый лук, морковь, брюква и капуста — все только что с грядки. Еще были банки с джемом, абрикосовым и земляничным, и восемь пирогов с ревенем.