Виршалаим

Ты любую напасть встречала нелепым восторгом,
Рассыпаясь в хрустальные звёзды смехом высоким.
Мёртвый разве что не был напуган таким радушьем:
Ты любую напасть приключеньем звала грядущим.

Люд в конце концов расписался в твоём безумье:

Дал с десяток имён, и все – вопреки цензуре;
Ты смеялась, смеялась – искренно, звонко и люто…
А потом наступила война – да на горло люду.

Город с голоду мрёт – а тебя хоть пытай, хоть вешай:

По бескровным улицам тёплою ходишь да свежей.
На одной из таких-то пустынных усталых улиц
Мы с тобою в ночи под нещадной бомбёжкой столкнулись.

Мне б бежать, да внезапно словно окаменела;

Обняла ты меня и велела смотреть в небо.
Лишь наполнилась жаром грудь моя, прежде пустая,
Стала стаею птичьей шальных самолётов стая.

Цвёл в груди моей жар, и был он благоговеен;

Ты сказала, что видим мы только то, во что верим.
И сокрылось былое под розовой дрожью восторга,
Ибо вырвалось солнце из чёрной тюрьмы востока.

Бабочка

О коммунальный ад в четыре комнаты!
Лежу в одной и вижу, разомлев,
Свой Питер, словно бабочка, приколотый
Иглой Адмиралтейскою – к земле.

За стенкой – гвалт, из кухни пахнет рыбою,

Но (к счастью) все, закрыв глаза, – слепцы.
Так вижу Питер – жизнь трепетнокрылую
В густом тумане радужной пыльцы.

Так он – во мне: во мне, подобно вирусу,

За сотни вёрст приколотый к земле,
Ведь знаю, что однажды в небо вырвется
Из-под иглы – со мною на крыле.

Море

На площади – шторм: нас – тысячи, мы – одно
народное море, зовущееся братством.
Мы в сердце России, что красным раскалено, —
её былинная мощь, многоокий разум.

Вширь хлынем из сердца, парад завершится едва, —

по венам страны, по дорожью и бездорожью.
Мы – Родины кровь, и покуда со всею дрожью,
Со всем исступленьем бушуем – она жива.

И будет жива, и будет чужих сильней

Отечеств, пока над Москвою знамёна полощут,
Пока не людей, но народа хватает в ней
На Красную площадь – хотя бы на Красную площадь.

Листик