Вишенки

Закончил уже под утро, когда сквозь двойные зимние рамы на окнах донеслось первое петушиное пения нового зарождающегося дня.

Разделся, уснул мгновенно и спал долго, почти до обеда, без сновидений, крепко, как младенец.

И проснулся с лёгким сердцем, в хорошем расположении духа.

– Макарушка, что с тобой происходит? Ты цветешь, как девица перед замужеством. Что случилось? – недоумевал за обедом Николай Павлович Логинов.

И дети смотрели на родителя с нескрываемым любопытством, умилялись весёлым видом Макара Егоровича. Нечасто доводилось им видеть таким жизнерадостным строгого землевладельца, всегда хмурого, поглощённого вечными заботами.

– Лизонька, доченька, – обратился к невестке. – Сейчас я уеду к новым властям в волость, к Сидоркину Николаю Ивановичу, что секретарём партийным. А ты к вечеру подготовь, душа моя, что-нибудь выпить, закусить.

– По какому поводу, батюшка? Вроде праздники прошли? И сколько будет гостей?

– Потом, потом скажу, мои хорошие, – загадочно улыбнулся, направился к выходу. – Я устрою вам праздник, друзья! Ждите! А гости – все наши, никого лишнего.

– Что с ним происходит? – Николай Павлович стоял посреди комнаты, вопрошающе окинул взглядом Степана и Лизу.

И вдруг кинулся вслед хозяину.

– Может, и я с тобою, Макар Егорович? – крикнул в спину удаляющемуся в возке Щербичу.

– Нет, я сам. Только сам, не обессудь, – ответил, не оборачиваясь.

– Такие дела я сам должен делать, без посторонней помощи, – проговорил уже сам себе, подгоняя и без того резво бегущего Серко.

На поля, лежащие под снегом, на видневшуюся в морозной дымке винокурню старался не смотреть, уставившись на широкий круп лошади. Мыслей не было. Просто сидел в санях, правил лошадью.

А какие могут быть мысли? Всё обдумал, решил, осталось сделать.

И всё. Еще в очередной раз терзать душу не стоит.

Волостная партийная ячейка, или как её стали называть с недавних пор – партийный комитет большевиков, находилась в здании бывшего сельского волостного правления. В приёмной было накурено, несколько мужиков сидело вдоль стены на скамейках, женщина лет тридцати что-то отстукивала на печатной машинке одним пальцем.

– Николай Иванович у себя? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Макар Егорович и сходу направился в кабинет.

– Куда, куда, товарищ? – неожиданно резво секретарша заслонила собой вход в партком. – Там заседание, Макар Егорович, ждите, как и все ждут.

Щербич не удивился, что его назвали по имени-отчеству. Не удивительно, слишком заметная фигура он для волости, чтобы его не знать. Но женщину эту он видит впервые. Вот мужиков некоторых знает, по крайней мере, видел их или в Слободе, или в Борках, или в Вишенках. А может, они работали у него, Щербича, да просто он не вникал, не задавался целью знать всех?

Ждать вот так, в накуренной комнате, среди потных, разопревших мужиков было как-то не с руки, но Макар Егорович пересилил себя, сел на освободившееся место, настроился ждать. Краем глаз он видел, как недоумённо переглядываются удивлённые посетители, ловил на себе любопытные взгляды, шепотки долетали до ушей. Неуютно, но ничего, он вытерпит, вынесет всё это со смирением, присущим только ему.

Наконец, из-за дверей парткома послышались голоса, в приёмную стали выходить заседавшие большевики. Макар Егорович тоже с любопытством принялся разглядывать их, новых представителей власти. Красные, разгорячённые лица, продолжали и тут, в приёмной, какой-то свой ранее начатый спор. Но, увидев Щербича, враз замолкали, спешно покидали помещение.

– О, Макар Егорович! Гражданин Щербич! – Сидоркин вышел вместе с представительного вида мужчиной. – Вот он, любезный. Лёгок на помине, Николай Николаевич, – обратился Сидоркин уже к незнакомому мужчине. – Сам Щербич к нам пожаловал.

Мужчина остановился, внимательным взглядом окинул посетителя и вдруг решительно направился обратно в кабинет.

– Пригласите Щербича, – бросил на ходу секретарше.

– Зайдите, Макар Егорович, – секретарша распахнула дверь, приглашая зайти. – А вы подождите. Товарищ Сидоркин всех примет, не волнуйтесь, товарищи, – обратилась уже к остальным посетителям.

Неприятно поразил закуренный, загаженный вид кабинета. Дышать можно было с трудом, и поэтому Макар Егорович произнёс ещё с порога:

– Ну и накурено. Хоть топор вешай. Вы бы проветрили кабинет, Николай Иванович, – попросил он Сидоркина.

– Если вы пришли давать указание рабоче-крестьянской власти, – грубо, резко ответил незнакомец, – то ошиблись дверью.

– Вот как? – опешил Щербич, но тут же усилием воли взял себя в руки. – В приличном обществе принято предложить гостю сесть и быть с ним немножко вежливей, лояльней к нему, чем с членами вашей партии. Всё ж таки гость. И традиции, и правила приличия ещё никто не отменял на Руси. Или уже отменили, а я не знаю? Тогда извините великодушно.

– Вы как разговариваете с председателем ревкома? – от негодования голос мужчины сорвался на крик, последние слова произнёс с визгом.