Вишенки

– Вот и ладненько, – продолжили разговор уже без Глаши. – Пускай живёт в неведении, так легше и ей, и нам. А ты, Данилка, скачи. Бери коня и скачи. Искать будут пропажу, а я уж тут как-нибудь сам разберусь.

– Фимке ни слова, дедунь? – то ли спросил, то ли посоветовался Кольцов.

– Могила! Пускай, если схочет, Глашка сама расскажет. Наше дело – сторона.

Прокоп Силантьевич чинил плетень, поминутно поглядывая вдоль улицы: не ищут ли вояку повстанцы? Но нет, тихо в деревне. Разве что разорвётся тишина криком отчаяния женщины, у которой уводят мужа на войну, и опять утихает всё.

Аисты клёкотали на сосне, что стоит над обрывом у Деснянки, несколько пар парили над лугом. Тихо.

Но вот показались вооружённые всадники, заходят во дворы, тут же возвращаются к лошадям, едут дальше.

– Добрый день, батя, – плотный, грузный всадник остановился у плетня. – Как здоровье?

– Спасибо, сынок. И тебе не хворать, – не отрывался от работы старик.

– Ты, это, не видел нашего одного, молодого, на гнедой лошадке?

– Подъезжал один, точно, – ответил дед, с трудом разогнув спину.

– Спина, холера её бери. У тебя не болит, нет? – поинтересовался у мужчины. И тут же продолжил, не дожидаясь ответа: – Да откуда она может у тебя болеть? Вишь, боров какой! И как только конь тебя носит? А баба терпит, ай нет? – хитро прищурился, уставился невинными плутоватыми глазками на всадника. – Небось ходок, а? Э-э, вижу и так, что ходо-ок ещё то-от!

– Ты, это, старик, мозги не заговаривай, – отмахнулся мужчина. – Ты мне скажи: видел нашего одного на гнедом коне?

– Видал, – ответил дед и снова принялся чинить плетень, давая понять, что он обижен невниманием к своей персоне, продолжая бубнить под нос. – Ездиют тут всякие, а ты запоминай, отчитывайся. Как будто царские урядники, итить их в коромысло. Нет, чтобы поговорить по-хорошему, новости рассказать, табачком поделиться, шутки пошутить. Так сразу: «Видел?». Конечно, видел.

– Ну-ну, расскажи-ка, батя. Да не обижайся, холера тебе в бок, какие-то все обиженные у вас в деревне.

– Не-е, у нас тут полудурки одни. Это у вас все важные, умные. Куда нашим до ваших, что на ходу подмётки рвут, соплёй ворон с небес сшибают. Мы уж так уж как-нибудь. Нам бы замуж, раз беруть. Вот в Пустошке мужики, не нам чета! Бывалыча, сойдёмся стенка на стенку, а их-то, мужиков, меньше нашего почти в половину, а они же нам сопатки понабьют. Вот такие дела, – гордо закончил старик.

– Как это? – удивился всадник. – Вас же больше, сам говоришь.

– Так у них, паря, ещё и бабы с девками своим мужикам помогают, вот так! Дерутся наравне. Бывало, к тебе она кинется такая красивая, сиськастая. Ты на неё зенки впялишь, слюнку глотаешь, потому как чужая баба завсегда вкусней собственной, а она тебе ка-а-ак даст колом промеж глаз или ещё хуже – промеж ног, зараза, целит с умыслом, и всё – винтом в землю врезаешься! Похлеще отца Василия окрестит. Вот так-то вот, а ты поговорить не хочешь.

– Ладно, не обижайся. Так видел?

– Я и толкую, что видел. Не так давно вот так же, как ты, подъезжал, я как раз курить собрался. Дай, думаю, попрошу табачку, сам знаешь, чужой табак как чужая баба, – завсегда крепче. А он, не слазя с коня, как барин, мол, как проехать на Слободу, а оттудова – на район? Я ему про табачок заикнулся, так он, паразит, сделал вид, что не слышит, холера его бери. Да зенками бесовскими как зыркнет на меня, как будто я это не я, а лепёшка коровья. Обида, конечно, меня взяла, плюнул я на его табак. Знаешь, мил человек, у таких гадких людей и табак под стать – гадкий. Ну, я и показал. Он тут же перемахнул через плетень, только я его и видал. Ты, надеюсь, не такой? Табачком богат? Угости, попробую.

– Точно? Не брешешь? Не врёшь? – но кисет вынул из кармана, подал старику.

– Точнее только галка сверху гадит, а врёт кукушка, да собака брешет, – обиженно ответил старик. – Это ж сказать такое! Брешешь? Это я-то брешу? Да у любого спроси, и тебе каждый скажет, что честнее деда Прокопа в Вишенках ещё не встречалось. Разве что отец Василий подстать мне – такой же сурьёзный, так он в Слободе, а я – здесь, один на всю деревню. А то – брешешь, тьфу, Господи. И как таких людей земля носит? Со мной сам батюшка за руку здоровкается, а этот приехал чёрт-те откуда, и туда же – вишь ли, омманываешь!

– Вот же гад! – зло произнёс всадник, сплюнув на дорогу. – Убёг всё-таки, сволочь! А всё прикидывался идейным, тьфу, твою мать! Вот и верь после этого людям на слово.

– А что он натворил? – поинтересовался Прокоп Силантьевич. – Чего вы его так ищите? Если б знать, я ба его стянул с коня за штаны плисовые.

– Точно, он! Я ещё сомневался, а раз ты говоришь за штаны плисовые, то точно, он!

Мужчина сделал, было, попытку слезть с коня, но почему-то передумал.

– Сбёг! Вот что натворил. Отправил мужиков подогнать на площадь, а сам… Вот же гад! – в который раз заматерился всадник.

– И как теперь перед Николаем Павловичем оправдываться? Вот незадача.

Дед Прокоп сворачивал самокрутку трясущими руками, просыпал табак на землю, смотрел вслед ускакавшим повстанцам.