Вишенки

Садиться в телегу не стал, снял шапку, шёл рядом, высоко неся голову, смотрел на земляков, прощался. Почти вся деревня Вишенки высыпала на улицу, стояли у плетней, молча смотрели, как уводили отца и сына Щербичей. Часть женщин и мужиков пошли следом, проводили за околицу и ещё долго стояли, махали руками вслед. Та же картина повторилась и в Борках, через которые пришлось идти процессии.

– Крепись, Егорыч! – Михаил Михайлович Лосев махал зажатой в руке палкой. – Не поминай лихом! Не переживайте, крепитесь! Нас с тобой не сломить!

Макар Егорович разглядел в толпе невестку, внучат, что прижались к мамке, рядом с ними стояла жена Лосева Вера с сыном Лёнькой.

И ещё кричали из толпы, прощались. Спасибо, конвой не вмешивался, не мешал. Так же, как и в Вишенках, вся толпа двинулась следом, проводили до гати. В Слободе долго, больше версты, бежал за обозом юродивый Емеля. Плакал, кидался землёй в конвой, плевал в их сторону.

Где-то под Питером, впрочем, теперь уже Ленинградом, вагон, в котором ехал Степан, прицепили к другому составу. А поезд, где находился Макар Егорович, повернул на север.

– На Соловки, – мгновенно разнеслось среди выселенцев. – Обратной дороги нет! На смертушку везут.

– Слава тебе, Господи! На Соловки! – тихо молился в углу вагона Макар Егорович Щербич, отпустивший к этому времени густую бороду и пышные усы. – Это знак, знак свыше, слава тебе, Господи!

Глава 14

– Отнять! Отнять всю землю! – ревела одна часть собрания. – Или пускай идут в колхоз, будут как все, нечего им наособицу жить.

Они будут для нас, как бельмо на глазу.

– Нет, сохранить! Оставить! – ревела другая часть.

Ефим молча сидел, не встревал в перепалку. Данила нервно курил, смачно сплёвывая на пол.

– Какой же кулак Данила Кольцов? – в который раз начинал Аким Козлов. – Детей, считай, девять душ да они с жёнкой? Ну? Что такое две десятины на такую семью? Вот я и предлагаю оставить Гриням и Кольцовым всё как есть – три десятины на две семьи. Они же родичи, поделятся друг с дружкой, раз не хотят в колхоз.

Никита Семенихин, который недавно вернулся в деревню после службы в Красной армии, а теперь был секретарём партийной ячейки в Вишенках, вёл собрание.

– Я согласен. Но у них очень хорошая земля: воткни оглоблю, телега вырастет. А колхозу достаются бросовые земли, даже целик в некоторых местах. Это как понимать?

– Так ещё их родители удобряли эту землю. Посчитай, каждую весну по сколько возов перегноя развозят по полям. Потому-то и землица благодарна, отдача есть. А если ты, кроме пепла табачного да птичьей какашки, на своём наделе больше ничего не ронял, оттого и урожай такой, – гнул свою линию Аким.

Его поддерживали все справные хозяева. Голытьба, что кинулась в колхоз, стояла на своём.

– Вот и пускай идут в колхоз, вместе, поровну всё будет, не обидно. А то они лучше, что ли? Из другого теста? Всем, так всем идти.

– А если я не хочу? – вмешивался Данила.

Его поддерживал Ефим.

– А если и я не хочу в колхоз, тогда что? Нас арестуют? Землю отберут? А как же тогда добровольность? Вот и получается, что вроде добровольно вступать в колхоз можно, а на самом деле принуждаете нас. Это ж неправильно.

– Но советская власть не может позволить пользоваться хорошей землёй единоличникам, а колхозы оставить на бедных землях, – не сдавался и Никита Семенихин. – Это ж как получится? Советская власть делает блага для колхозников, а мы в Вишенках пойдём поперёк?

– Так это ж тоже наши люди – Кольцовы с Гринями. Или американцы? – в который раз доказывал Никита Кондратов, также оставшийся в единоличниках. – Или советская власть снимает с себя ответственность за их семьи, а? Это как понимать?

Расходились в темноте, однако решение приняли. Одну десятину, что примыкает к колхозным полям, у Данилы заберут. Завтра пригласят землемера, и он прирежет к десятине Гриней кусок целины. Вот и будет на две семьи три десятины. А вы, мол, разбирайтесь между собой сами. Спасибо, от волов и от коня отстали. А то Гришка Быстров, колхозник новый, предложил, было, обобществить и скот единоличников. Но его осмеяли, хотя и Никита Семенихин вначале поддержал такое предложение. Но, слава Богу, пронесло.

Впрочем, какая это тягловая сила? Так, одно название. Волы старые, ещё год если потягают плуг, и то хорошо. А что сможет одна коняшка? Правда, подрастают два бычка, но сколько ещё времени пройдёт, пока в силу войдут, обучишь?

Данила с Ефимом возвращались домой, почти всю дорогу молчали. И только у калитки Кольцов остановился, тронул за рукав Ефима.

– Оно, может, и правда стоило вступать нам в этот колхоз? Как думаешь? – огонёк цигарки на мгновение выхватил из темноты тяжёлый, уставший взгляд Данилы. – На миру и смерть красна.

Ефим ответил вопросом на вопрос.

– Ты знаешь, как рассчитываться будут с колхозниками?

– Трудоднями.

– Вот, правильно. И сколько ты трудодней наработаешь, если в году триста шестьдесят пять дней? Ладно, гни спину весь год без праздников. Твоё дело. Важно, что ты заработаешь? Что дадут тебе на эти трудодни? А вдруг хворь прикинется? Тогда что?