Вишенки

– Совесть поимей! – выхватил кисет Данила. – Так и проживёшь на чужом табачке, итить твою кочерыжку. Ты мне лучше скажи, как там мой сродственник Фимка Гринь? Сами вылечите или мне идти помогать вам?

А санитар не спешил отвечать. Свернув толстую папиросу, прикурил от Даниловой самокрутки, сильно затянулся, на мгновение замер и, наконец, шумно выпустил струю дыма.

– Хороший табачок, – довольный, упал спиной в телегу, раскинув руки. – Ещё мамка в детстве учила, мол, сынок, не жалей чужой табачок, он завсегда слаще, а свой – побереги! Хорошая мамка у меня была, царствие ей небесное.

– Фимка как? – Данила не склонен был к балагурству, уже терял терпение и с силой тряс за груди санитара. – Душу не тяни, Фимка как?

– Я же говорю, что вы в своих лесах одичали, кричите. А с тобой рядом отдыхает культурный человек, понимать надо. Вон твой родич, только в себя пришёл и тоже давай орать на доктора. Мол, чего так больно. Вы что, сговорились кричать на культурных людей? Или медведь ломал – не кричал, а доктор лечит – так кричать надо?

– Так он жив, жив Ефимка? – Данила соскочил с телеги, забегал вокруг, хлопая руками по ляжкам.

– Только что вот этими руками, – Иван вытянул в сторону собеседника огромные лапищи, – я отнёс его, как барина, нет, нежно, как чужую жену, в палату. Иди к доктору, он лучше меня расскажет, а я посплю за тебя. Да, – остановил кинувшегося, было, к больнице Данилу, – ты с Павлом Петровичем с уважением, понял? Даром, что молодой, но не хуже папки своего будет Петра Петровича Дрогунова. Думаю, что даже переплюнет родителя наш доктор. По уважению, по обходительности обойдёт, по мастерству докторскому. Так склеил твоего дружка, что я диву дался.

Данила не дослушал санитара, побежал к больнице. Перед входом столкнулся с молодым доктором.

– О! Вы здесь? Не уехали?

– Нет, ждал вот, – засмущался Кольцов. – Фима, Ефимка как там?

– Раненый? Как может чувствовать себя человек, побывавший в лапах медведя? – доктор взял под руку Данилу, провёл к кусту сирени на больничном дворе, присел на лавочку.

– С вашего позволения, я посижу, отдохну, – устало улыбнулся Павел Петрович. – А другу вашему повезло, да, повезло. Сломаны два ребра, содрана кожа с лица, с правой стороны. Но я вроде пришил, как мог. Будем надеяться. Вот на левой стороне грудной клетки вырвано мясо до кости. Даст Бог, заживёт, затянется. И большая потеря крови. Но жить будет. Да, чуть не забыл. Санитар дал свою кровь, я перелил. Недели через две-три придёт домой ваш товарищ.

– Так, это, спасибо, доктор, спасибочки вам большое, – Данила схватил руку врача, с чувством пожал, и сам кланялся. – Вот порадовали, слава Богу. Поеду, порадую своих, успокою.

Повернул голову: с расширенными от ужаса глазами, с застывшим в них немым вопросом в больничный двор направлялась запыхавшаяся Глаша.

Конь шёл не торопясь, успевая сощипнуть клок травы у дороги, а возница и не торопил, сидел, свесив ноги с телеги.

Спиной к нему расположился только что вышедший из больницы Ефим Гринь. Правил конём Данила Кольцов. В задке телеги, с интересом разглядывая окрестности, стоял на коленях старший сын Данилы Кузьма, крутил головой: не каждый день доводится ребёнку бывать дальше своей деревеньки.

Ефим слушал последние новости, не перебивал, только изредка задавал вопросы, если что недослышал.

– Кузю к плугу ставить пришлось. Хорошо, волы старые, борозду добре держат, вот он и вспахал, как мог, под овёс. Я потом проверил, терпимо. А так всё самому довелось делать. Конём пахал сам. Правда, Глаша тоже помогала, нечего сказать. Так что не переживай, как-нибудь отсеялись, – Данила в очередной раз поворачивался к Ефиму, смотрел сбоку на израненное лицо товарища. – А за шрамы не переживай, чай, не девица, сватов не ждать.

– Да я и не волнуюсь, – Гринь провёл по лицу ладонью. – Даст Бог, отрастут волосы, бриться не стану, вот они и скроют всё.

– И то правда, как же я не подумал, – встрепенулся Данила.

У Слободской церкви остановились.

– Кузя, попридержи коня, побудь здесь, а мы с дядькой Фимкой до отца Василия сходим.

– С чего это? – спросил Ефим, слезая с телеги.

– При пацане не стал говорить, – заговорищески зашептал Данила, отойдя в сторону. – Приезжали вчера из милиции. Больно интересовались Макаром Егоровичем, вот какое дело, Ефимушка. Говорят, не объявлялся ли часом в Вишенках? С чего бы это, как думаешь?

– Не знаю, – удивлённо пожал плечами Гринь. – А милиция не сказала, что случилось?

– В том-то и дело, что нет. Может, отец Василий знает? Друзьями они были как-никак.

Священника дома не оказалось, был за церковью в хозяйственной постройке. Посетители дождались, пошли навстречу.

– Добрый день, батюшка, – сняли шапки, поприветствовали отца Василия. – Не помешали?

– Добрый, добрый день, добры молодцы, – пошутил батюшка. – Чем обязан такому посещению? О! Не тебя ли, сын мой, медведь надломил? – увидев обезображенное лицо Ефима, подошёл вплотную, внимательно рассматривая раны. – Герой! Чисто герой!