Вишенки

– А хрен его знает! – зло ответил Данила. – Не знаю, вот и спрашиваю, советуюсь с тобой. А ты меня политграмоте учить начал. Я может, больше сомневаюсь. Там, говорят, по результатам уборки, по урожаю.

– Вот-вот. А если неурожай? Да что у них вырастет, если у самих руки растут из задницы, а голова не на месте?

– Оно вроде так, но сомнения, холера их бери.

– Это если нам с Глашкой в колхоз, то куда ни шло. Как-нибудь сами себя прокормим. А у тебя? Десять, скоро будет одиннадцать ртов, и на один твой трудодень! Это как?

– Оно так, но всё-таки… Голова кругом.

Так и разошлись, ни до чего не договорившись.

Вплоть до этого года помимо своих десятин засевали и десятину Волчковых. Старик, конечно, уже не был помощником года три-четыре, а в этом вообще не выходил из хаты, но ратовал, чтобы земля его не осталась незасеянной. Оно и понятно: есть-то всё равно надо, вот соседи и обрабатывали, а потом делились с Волчковыми, поддерживали стариков.

На Родительскую субботу отошла на тот свет бабушка Юзефа, а на четвёртый день после похорон жены за ней следом поспешил и Прокоп Силантьич. Ушёл легко, сразу, без мучений.

Глаша зашла в дом, принесла дедушке горячей картошки-толчёнки на сметане с яйцом, чашку молока. Хозяин ещё успел спустить ноги с кровати, ответил на приветствие соседки, и вдруг замер, упал обратно на постель, дёрнулся, так и застыл с улыбкой на устах.

Земля Волчковых, та десятина, что в поле по соседству с Гринями, сразу же отошла колхозу, ну и Бог с ней. Старшая дочка стариков приезжала из Пустошки, всё, что можно было вывезти из хаты, вывезла, забрала с собой. Избу заколотили досками, так и стоит теперь, ветшает без хозяина.

Худо-бедно, но в зиму вступили, имея кое-что в амбарах. Не так, как в прошлую, чуть меньше, но грех жаловаться.

Введённый государством продовольственный налог позволил планировать посевы, выкраивать часть урожая и на продажу на ярмарке, что возобновила свою работу два года назад в Слободе.

А теперь, поговаривают, можно будет сдавать государству на хлебопоставки, вот оно-то и будет рассчитываться по твёрдым ценам. Оно, конечно, в деньгах потеряет хозяин, что ни говори, но, с другой стороны, на ярмарке где гарантия, что у тебя зернецо заберут сразу и всё? И за хорошие денежки? Во-от, то-то и оно!

Тут слух прошёл, что единоличникам выдадут планы по обязательной сдаче шерсти, шкур, мяса, молока. И это помимо хлеба. Где ж справедливость? Мол, таким образом хотят заставить всех идти в колхозы. Не мытьём, так катаньем.

Почти каждый день встречались соседи Данила и Ефим, обсуждали, думали, как по весне быть, выдюжат или нет эти планы по обязательным заготовкам на следующий год? А если выдюжат, тогда что останется им на пропитание, на прокорм скотины? Не надо забывать, что детишек одевать-обувать надо, да и жёнки который год ходят без обнов, и самим сапоги хорошие, поддёвки на вате не помешали бы. Не ходить же круглый год в лаптях?

Продолжительными зимними вечерами собирались по очереди то у одного, то у другого единоличника, вместе судили и рядили и так, и этак, но всё получалось наперекосяк. Выходило, что государство задавливало, обложило непосильными налогами, прямо хоть волком вой, да вынуждало идти в колхозы. Пищи, да иди. А не сдашь, могут привлечь к уголовной ответственности. Тюрьма маячила за спиной у каждого.

Аким Козлов предложил, было, объединиться всем единоличникам-хозяевам в свой колхоз. И сообща попытаться выстоять, выжить.

Осадили быстро товарища.

– Власть увидит такое чудо и повысит планы, будет повышать, пока твой хозяйский колхоз не лопнет, как мыльный пузырь, – Никита Кондратов нервно бегал по избе, размахивал руками. – Неужели ты не видишь, что большевики сначала освободились от богатых крестьян, кулаков, как они их называли, повыселили их к чёрту на куличики, а теперь взялись за нас, единоличников?

Посмеялись даже попервости над Акимом, а потом хорошенько рассудили, и не до смеха стало. Куда ни кинь, везде клин получается. Так за всю зиму к единому мнению и не пришли, остался каждый при своём, один на один со своим горем-бедой. И по весне в одиночку вылезли на наделы, готовить начали к посевной.

А тут с Ефимом такая беда приключилась: медведь поломал. Да и одна она не ходит, обязательно ещё несколько бед с собой прихватит. Как сейчас Даниле одному на трёх десятинах управиться? Голова кругом. Хотя, холера их бери, эти десятины. Ефим бы выжил, вот что главное. Вроде дыхал, а как там дальше – одному Богу ведомо.

Кольцов несколько раз уже засыпал в телеге, снова просыпался, с надеждой смотрел на больничный двор. Всё ждал, что кто-то выйдет, расскажет, как там Фимка Гринь?

– Ну-ка, подвинься, – санитар Ванька-Каин уселся рядом с Данилой, протянул лапищи к кисету Кольцова, что тот неосмотрительно бросил поверх рядна. – Ух, как же я люблю чужой табачок! – воскликнул от удовольствия.

А сам уже по-хозяйски оторвал двойную полоску бумаги, запустил в кисет толстые пальцы, зацепил махорки на добрых две цигарки.