Я немного поспала, а когда проснулась, медсестра вручила мне холщовую сумку, которую мне передали. Внутри был комплект одежды, жестяная коробка с печеньями с корицей от миссис О’Коннор, несколько журналов, баночка моего крема для лица и потрепанная копия
Как-то утром – к тому моменту я совершенно потеряла счет дням – ко мне зашел полицейский, который хотел задать мне несколько вопросов об аварии. Мне не нравилось, что в палате мы одни, пусть он и выглядел старым и обрюзгшим, к тому же был довольно медлителен. Все время, пока он разговаривал со мной, я на всякий случай держала руку на кнопке вызова медсестры.
– Вы помните, как произошла авария, мисс Чэпел? – В руках он держал блокнот и малюсенький карандаш – он явно приготовился записывать все, что я буду говорить.
– Я помню, что в меня врезался грузовик. После этого я, видимо, потеряла сознание.
– Водитель грузовика сказал, что вы повернули прямо перед ним, не глядя по сторонам. Вы это помните?
Я помнила, но признаваться не стала. За безответственное вождение у меня могли отобрать права.
– Не помню, я сильно ударилась головой.
– Да, ваш отец сказал мне об этом, – сказал сержант Хауард и что-то записал в блокнот. – За грузовиком ехал мотоциклист, который во время войны был врачом, – тут вам очень повезло. Впоследствии он подтвердил показания водителя грузовика.
Мотоциклиста я не видела, но, должно быть, именно его голос слышала после аварии.
– Я очень осторожный водитель.
– Правда? – саркастически сказал сержант Хауард, закрывая блокнот и убирая его в карман. – Я выпишу вам уведомление о нарушении, мисс Чэпел. Вы можете его оспорить. – Он дотронулся до козырька фуражки и направился к выходу.
– А что с моей машиной?
– Восстановлению не подлежит, – сказал он. – Очень жаль, симпатичная была машина. Впредь будьте, пожалуйста, осторожны.
После его ухода я стала горевать о «Ситроене», моей глянцево-зеленой богине. Для меня это была не просто машина – с ее помощью я собиралась вырваться на свободу. Я вспомнила те последние мгновения, когда я ехала по аллее и думала, что вот теперь-то я свободна, а потом… что ж, мне было достаточно опустить глаза на свою перебинтованную руку, чтобы напомнить себе, что случилось потом.
Как я и подозревала, убежать от привычной жизни оказалось непросто – в противном случае это сделали бы многие женщины. Я спрашивала себя, не знак ли это. И если да, то какой именно. Думать об этом было страшно.
На следующий день я ждала отца у входа в больницу. Убедившись в том, что у меня было лишь сотрясение, а не что-то более серьезное, лечащий врач меня выписал. Медсестра вывезла меня на улицу на каталке и предложила подождать со мной, но я ответила, что со мной все будет в порядке. Я села на каменную скамью справа от входа, у клумбы с петуниями и бархатцами, и впервые за много дней вдохнула свежий воздух, который прогнал стерильность больничной палаты из моих легких.
Отец подъехал на своем черном седане, опоздав на двадцать минут. Он оставил машину на холостом ходу и даже не стал выходить ко мне, чтобы помочь. Я села на переднее сиденье рядом с ним, положив холщовую сумку себе под ноги, и мы молча уехали. Меня снова везли домой, и я чувствовала свое полное поражение: моя попытка бегства не удалась, и к тому же я не знала, где теперь Зили.
Больница была расположена в Верхнем Сьюарде, в нескольких кварталах от школы мисс Сьюард для девочек, в которую ходили мы с сестрами. Мы проехали мимо школы – здание из красного песчаника, башня с часами над входом, широкая лужайка. Затем по крутому склону мы спустились в Нижний Сьюард; отец все так же молчал. Когда мы останавливались на светофорах, он отворачивался от меня и смотрел в окно.
– Что-то случилось? – спросила я, когда мы притормозили на Мейн-стрит.
– Тяжелая выдалась неделя, – сказал он так, будто у меня она была легкой.
То была странная поездка. Он, казалось, был взволнован, а я переживала из-за того, что мне приходится возвращаться домой. Когда мы подъезжали к «свадебному торту», я вздрогнула, увидев место аварии. Следы шин на асфальте, кусочки разбитого стекла на обочине.
– Вот здесь это случилось, – сказала я отцу, и он кивнул. Он свернул на подъездную аллею, и, когда впереди показался дом, я сделала быстрый и резкий вдох.
Отец помог мне подняться по ступенькам и через парадную дверь провел меня в гостиную – точно так же в свое время он сопровождал Белинду.
– Это ни к чему, я могу сама, – сказала я, вырвав свою руку из его руки.
– Садись. – Он указал на диван. – Нам нужно поговорить.