Vita Nostra. Собирая осколки

Дело не в тех считаных минутах, когда он был хомяком и был потом мертвым. Дело в том, что Пашка помнил лицо Артура над собой, лицо человека, склонившегося над хомячьей клеткой. Лицо, которое Пашка каждый день видел в зеркале и теперь не узнавал; все, чего тщетно добивалась толпа психологов в их детстве и отрочестве, осуществилось в один момент. Тонкие связи, тянувшиеся между братьями, живые нервы, которые рубили, резали и рвали и которые восстанавливались всякий раз, – теперь их выжгли, и Пашка боялся, что при встрече не узнает брата.

Круг по ближним улицам Торпы привел его в чувство. Решение пришло быстро, понятно, четко – Пашка даже сомневаться не стал ни секунды. Ему даже весело сделалось, он наконец-то остановился, вдохнул осенний воздух и понял, что не дышал с тех пор, как дедушка ушел в дом, не оборачиваясь, оставив валяться в листве свою метелку-веер.

* * *

Еще в коридоре он услышал взвинченные голоса. Стефа, соседка, осторожно выглядывала из двери своей комнаты:

– Слушай, Григорьев, твой брат тут такое устроил! Чуть дверь не выбил! Комендантшу хотели звать…

Стефа тоже не различала близнецов, но Пашка и не предъявлял к ней высоких требований.

В комнате горела единственная настольная лампа, пахло женскими духами и еще чем-то. Пашка чуть не потерял всю решимость, когда понял, что это запах напуганного хомяка.

– Выноси свою тварь куда хочешь. – Артур стоял спиной к двери и говорил холодно, веско, и было ясно по его позе и интонациям, что это не бытовой конфликт соседей. – Или уходи вместе с ним.

– Иначе что? – Валентин загораживал собой клетку с хомяком. – Это моя комната, тебе не нравится – уходи сам!

– Артур, – тихо позвал Пашка.

Брат обернулся. Настольная лампа оказалась прямо у него за спиной, поэтому Пашка видел только силуэт.

– Паша, – у Артура потеплел голос, – не обращай внимания, я сам разберусь, эта бесхвостая крыса у нас в комнате жить не будет… Как ты?

Пашка потянулся к выключателю – но в последнюю секунду передумал, не стал зажигать лампочку под потолком.

– Надо поговорить. – Брат протянул руку, как делал еще в детстве, предлагая уйти вместе, отдалиться от всех, побеседовать без чужих ушей. – Идем!

– Нет, – сказал Пашка и не позволил себя коснуться.

– Паша, – повторил Артур другим голосом, напряженно. – Я не ждал, что так будет, ты тоже. Я думал, она… нормальная… мягко стелет… Гладко объясняет, но это же бред! Она нас заставила… Но хомяки и так живут три года… или два!

Пашка вспомнил, как вчера он сам метался, пытаясь вывести Артура из ступора, и подбирал слова не всегда удачно. Артур тогда не поверил Пашке, а поверил Александре Игоревне, которая «мягко стелет». А теперь Пашка и хотел бы поверить Артуру – но не может забыть лицо, нависающее над клеткой.

Он вытащил из-под кровати свой чемодан, открыл шкаф, начал сбрасывать одежду, механически отмечая, где его вещи и где Артура.

– Ты чего? – заново изменившимся голосом заговорил Артур. – Ты куда?!

– Я уезжаю, – сказал Пашка. – Из Торпы.

Артур запнулся на полуслове. Пашка не смотрел на него – не хотел видеть лицо.

– Вас сегодня заставляли убить хомяков, – проговорил Валентин, не спрашивая, но будто размышляя вслух.

Пашка посмотрел бывшему очкарику в глаза, прикрытые невидимыми линзами.

– Меня тоже, – все так же задумчиво кивнул Валентин. – Раньше. Она велела мне купить хомяка в зоомагазине… вот этого. Я никуда его не выброшу и никому не отдам.

Артур потратил секунду, чтобы осознать смысл сказанного. Потом сел на кровать и двумя руками вцепился в волосы. Лица его Пашка по-прежнему не видел.

Он подошел к Артуру и опустился рядом, на пол. Ничего не смог сказать – как будто монеты, которые Пашка выбросил в осеннюю ночь, были словами, теперь навсегда потерянными.

* * *

Занятие секции по настольному теннису давно закончилось. Столы, разобранные на части, стояли в дальнем конце спортзала. Только потерянные целлулоидные мячики, как мыши, кое-где еще прятались под скамейками и в углах.

Физрук бродил по залу. Поднимал шарик, бросал о пол. Если шарик стучал звонко и отскакивал высоко – Дима складывал находку в карман. Если шарик скакал по-старчески, глухо и слабо, Дима давил его подошвой и бросал останки в мусорное ведро.

За этим можно наблюдать вечно, думала Сашка. Как за огнем, водой или преобразованием абстрактных понятий. Так ходит смерть и собирает свою жатву. Так Физрук тестирует негодные морфемы, чтобы вычистить бесследно из Речи.

– Сформулируй. – Физрук поднял с пола очередной обломок целлулоида.

– Зачем?

– А зачем ты пришла?

– Посмотреть на тебя, – процедила Сашка сквозь зубы.

Он поменял свое видимое обличье. Вместо мускулистого юного человека Сашка увидела необъятную, многомерную функцию, а в ней след разрушения, деструкции и распада.

– Посмотрела? – Он вернул себе человеческий облик.

– Дима, я не это имела в виду.

– Сформулируй тогда. Я все меньше понимаю намеки, Пароль.