Витязь

— А не знаешь ли ты что-нибудь о так называемом «союзе сильных»?

— Это ещё что такое?

— Без понятия. Боярин Крылов упоминал. Он думал, что я состою в этом союзе. А я первый раз о таком слышу. Неплохо было бы полазить по родовым библиотекам. Может, и выяснится чего? У Птахиных-Свириных не очень много книг.

— У некоторых бояр библиотеки действительно огромны, вот только кто тебе разрешит ими воспользоваться? Постороннего никто не пустит.

— Тогда попроси своих приятелей Воротынских поискать чего-нибудь.

— Ага! Вот так они тебе и будут в пыли книжной копаться! Вряд ли.

— Не сказать, что обнадёживающие известия. Это что, выходит, «светлейшая дружина» так и будет за мной увиваться? Но если от одной встречи с этим «боярином» я чуть копыта не отбросил, что же дальше ждёт?

— Надо быть осторожным.

— А то я не знаю!

— И не только с ним. Воротынские тоже колеблются. Не решили ещё, что от тебя ждать. Вроде бы Птахины-Свирины взяли тебя на службу, вроде бы Воротынские в дружеских отношениях с твоим новым родом, так что трогать тебя не хотят. Но поверь, всех шокировала та бойня в квартире. Ты теперь вызываешь серьёзные опасения.

— Ладно, пёс с ними, пусть думают. У меня сейчас ещё одна проблема нарисовалась. И опять твоя помощь требуется.

— И что же это за проблемы? — прищурился Яков.

— У меня Таня сбежала. Говорят — на фронт медсестрой. В общем, нужно узнать, в какой части или госпитале она находится. Поможешь?

— Вот как? Что это она?

— Есть подозрения, что её в поместье кто-то загнобил. Но точно не знаю. Ну так что? Не затруднит тебя? Сделаешь? И желательно побыстрее.

— Я поспрашиваю. Но в таких вещах спешка — плохой помощник.

Было за полдень, когда я покинул дом Якова. Ночью нападало много снега, и теперь город укрывало белое одеяло. Мне предстояло ехать на другой берег: ждал завод со своими проблемами.

У проходной дежурила полицейская машина, и одно это уже говорило о том, что ситуация нестабильна. Мой первый заместитель, Семён Валерьевич только подтвердил догадку: рабочие возмущались и могли в любой момент остановить производство. Руководство опасалось, что стачке будут сопутствовать массовые беспорядки, как это случилось на прошлой неделе на одной из шахт Воротынских. Разгоревшийся там бунт был подавлен жёстко, но это только сильнее взволновало жителей города.

Я спросил, вернулись ли рабочие, которых отправили в солдаты? Семён Валерьевич ответил, что нет.

— Так какого?! — возмутился я. — Я же приказал.

— Ольга Павловна не велела.

— Слушайте, пока заводом управляю я, исполняйте, пожалуйста, мои приказы. Вот уйду с должности, тогда делайте, что хотите. А пока верните рабочих. Сегодня-завтра чтоб были тут.

Я собрал младших дружинников — своих заместителей и глав отделов, и лично сообщил предложение понизить им жалование. Я сразу оговорился, что вопреки их воле делать этого не стану, а потом принялся убеждать в необходимости данной меры, акцентируя внимание на том, какое сложное сейчас время и что род сам находится в трудном материальном положении. Поставил себя в пример тем, что отказался от жалования управляющего ради блага нашего общего дела. А так же потребовал выискать способы сэкономить, дабы выкроить двадцать тысяч, иначе, сказал я, жалование будет урезаться принудительно.

Большого понимания я не встретил. Смотрели на меня, как на пришельца с другой планеты. Все эти люди годами сидели на своих постах, и без меня знали, что и как делать. А тут приходит семнадцатилетний молокосос и начинает втирать какую-то дичь. Уверен, они так и думали про себя. Помогло лишь то, что я был членом рода. А потому дружинники согласились урезать собственное жалование на пятьдесят рублей, а главный бухгалтер обещал предоставить варианты, как предприятие может сэкономить.

Разговор меня утомил, голова по-прежнему болела, неимоверно мешая думать о делах. После того, как младшие дружинники ушли, я полчаса сидел, собирался с мыслями. А впереди ещё предстояло общение с рабочими.

В кабинет привели пятерых. По словам заместителя, это были главные активисты. Трое — молодые люди, лет двадцати пяти-тридцати. Ещё двое — мужики за сорок, оба — мастера на участках. Я принялся распинаться пред ними, объясняя, что завод, да и вся страна, сейчас в непростом положении, что руководство делает всё возможное, дабы поднять рабочим жалование, что владельцы сами испытывают трудности, ибо война. Обещал вернуть тех, кого забрали в солдаты.

Вот только в глазах рабочих я встретил ещё меньше понимания, чем у своих заместителей. Они слушали с мрачным видом, кивали, но я всё равно ощущал какое-то ожесточение, смешанное со страхом и покорностью. Когда я закончил, они не сказали ни слова.

— Может, вопросы какие есть? — попытался я их разговорить.

— Не имеем вопросов, господин управляющий, — пробасил самый старший мастер.

— Значит, вы всё поняли и обещаете, что не будете народ подначивать?

— Мы не подначиваем народ, господин управляющий, — ответил он же.

— Ну а как же всё это? Кто на стачки людей подговаривает?

— Не можем знать, господин управляющий, — и смотрит недобро, как на врага народа.