Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Тем не менее кабинет согласился на принятие закона от 1 августа, и в тот же день Гитлер отправился навестить президента. Гинденбург был уже при смерти и едва ли даже узнал его. Безусловно, вопреки позднейшим утверждениям, между ними не могло произойти никакой беседы. Вернувшись из своей поездки, Гитлер описал, как Оскар фон Гинденбург провел его в спальню старого господина, где тот лежал с закрытыми глазами. «Отец, – сказал Оскар, – к вам приехал рейхсканцлер». Сначала президент не отреагировал, но Оскар повторил свои слова, и тогда Гинденбург, не открывая глаз, произнес: «Почему ты не приехал раньше?» Гитлер спросил у Оскара: «Что имеет в виду президент?» – «Рейхсканцлер не мог приехать к нам раньше», – сказал Оскар отцу. «О, понимаю», – произнес президент и снова погрузился в молчание. Оскар сделал еще одну попытку. «Отец, рейхсканцлер Гитлер хочет обсудить с вами один или два вопроса». Услышав эти слова, президент вздрогнул и открыл глаза, взглянул на Гитлера и снова опустил веки, не произнеся ни слова. По-видимому, у него было впечатление, что к нему приехал я. На Гитлера этот эпизод произвел сильное впечатление, причем он даже не пытался скрыть этого.

Для меня стало трагедией понять, что мое стремление увидеться с президентом вполне отвечало его собственным желаниям, и наша встреча не состоялась по причинам, мне неподконтрольным. Теперь было поздно давать президенту мой собственный отчет о переживаемых нами тяжелых днях. На следующий день после кончины Гинденбурга я по приглашению его семьи приехал в Нейдек. Меня переполняли воспоминания о множестве личных бесед и официальных встреч, происходивших у меня здесь с Гинденбургом, который был для меня не только другом, но почти отцом. То был торжественный и незабываемый момент, когда Оскар фон Гинденбург, давая мне возможность проститься с президентом, оставил меня наедине с покойным. Он лежал в своей маленькой спартанской спальне на железной походной кровати, с зажатой в руках Библией, на лице были написаны так хорошо мне знакомые мудрость, доброта и решимость. Я почитал его и провел у него на службе лучшие годы своей жизни, а теперь должен был сказать последнее «прощай». Он олицетворял собой целую эпоху германской истории. Он сражался при Садовой[130] и присутствовал в Версале на коронации германского кайзера[131]. На склоне лет чувство долга заставило его взять на себя роль руководителя страны. А теперь, когда весь его громадный авторитет был нужен для выбора направления будущего развития страны, судьба забрала его от нас.

Гинденбург оставил указания похоронить его рядом с женой, поблизости от его дома в Нейдеке. У Гитлера на этот счет были другие соображения – он намеревался устроить пышное официальное погребение. На семью обрушился настоящий шквал требований об организации похорон на территории знаменитого Танненбергского мемориала и об упокоении тела президента в одной из его башен. В конце концов они сдались. Должен признаться, это было внушительное зрелище – старый фельдмаршал, в последний раз окруженный знаменами и штандартами своих полков. Единственным диссонансом было выступление Гитлера, с поразительной бестактностью пожелавшего этому доброму христианину «быть принятым в Валгалле». Гинденбург принадлежал к эпохе, которая в действительности закончилась с Первой мировой войной и последовавшими за ней тяготами мирного времени. Он был последним значительным представителем исчезнувшего мира и не мог остановить обрушившуюся на нас лавину. Всего лишь через одиннадцать лет его восточнопрусский дом стал частью Азии, мемориал в Танненберге был стерт с лица земли, а судьба Европы балансировала на краю пропасти.

Сразу же после смерти Гинденбурга кабинет одобрил еще один закон, подтверждавший, что Гитлер перенимает власть и права президента. В тех обстоятельствах это решение имело все признаки настоящего coup d'etat.

По некоторым причинам оба закона были опубликованы в официальной газете за моей подписью. Мое внимание к этому факту было привлечено только на Нюрнбергском процессе. Могу определенно утверждать, что не только не подписывал этих законов, но и не принимал никакого участия в их составлении. Моя подпись либо была подделана, либо произошла канцелярская «ошибка». Начиная с 16 июня я не принимал участия ни в одном из заседаний правительства. Если это действительно была подделка, направленная на то, чтобы убедить народ в законности всего происходящего, то она сравнима с усилиями Геббельса по сокрытию того факта, что закон от 1 августа был согласован еще до кончины Гинденбурга.