Вьюн над водой

– Это еще не все, – довольно сказала Мать и повернулась к отцу. – Ну чего ты сидишь, может быть, ты скажешь?

– Так ведь у тебя был какой-то вопрос, ты и спрашивай, – удивленно отозвался отец. – У меня вопросов не было.

– Ну понятно, – вздохнула Мать. – Вечно мне все одной надо. Как будто это мой сын.

– Вообще-то твой.

– Не паясничай, – презрительно ответила Мать. – Паяц нашелся. Мы прочитали твое сочинение.

Мать резко обернулась к Ване.

– Кричу я значит много, да? А когда мать много кричит, кошка потом приходит и тебя успокаивает, лечит. Так же ты писал, да?

– Там не только это, – глухо сказал мальчик.

– Что там еще, меня не интересует. Зачем ты это вообще пишешь? Зачем учительнице знать, что я кричу? А? Ты же не пишешь, почему я кричу, кто меня доводит. Какой хитренький, а! Посмотрите!

– Прости, пожалуйста, – сказал мальчик.

– Так если бы! – продолжила Мать. – А зачем писать, сколько вы ждете электричку? Когда ты с бабушкой ездил на дачу. У тебя вот целый абзац – про электричку. Как вы ее ждете, какие рельсы, платформа. Красная строка – и снова, пожалуйста, про электричку! У тебя полсочинения про электричку. У тебя вообще все дома, я хочу спросить?

– Не знаю, – промямлил мальчик. – Так получилось.

– Так получилось у него. Электрички, потом троллейбусы! Ты и рисуешь троллейбусы. Тебе в школе задали нарисовать муравья, а ты взял и нарисовал троллейбус!

– Мне поставили пятерку, мам.

– Да плевать, что тебе поставили! – взвилась Мать. – Что ты мне талдычишь как болванчик, поставили, поставили! Рисование не предмет. И литература твоя не предмет! Человека из тебя это не сделает. При чем тут муравей, и при чем троллейбус? Ты мне можешь ответить! Я же вижу, что ты делаешь из конструктора? Троллейбусы. Я говорила с тетей Ирой, она считает, что ты у нас странный мальчик. Да кого ни спроси, все вокруг говорят, что ты странный. Все нормальные люди.

Ваня молчал, пристыженный.

– А зачем цифры раскрасил-то? Цифры? Пятый класс, скоро шестой! Мы в этом возрасте в походы уже ходили, а ты цифры раскрашиваешь! Ну ответь мне, я мать, я люблю тебя. Я должна знать. Что с тобой не так?

Мальчик собрался с мыслями, через силу сказал:

– Только не кричи, пожалуйста!

Мать развела руками.

– Ты мне, сопля зеленая, еще указывать будешь, как тебя воспитывать! Вот когда свои дети будут, им и будешь указывать, что им делать. Не мне, ясно? Если кричу, значит, жизнь такая, довели значит, ясно! Один вон сидит, газеты читает, другой рисует троллейбусы. За что меня бог наказал-то? Подойди поближе, ну же, подойди.

– Зачем? – спросил мальчик.

– Мать говорит подойди, значит подойди, ясно?

Ваня сделал два тяжелых шага.

– Запомни, – Мать приблизилась к нему, подняла палец. – Я хочу все знать, что ты делаешь, чем ты дышишь, куда ходишь, чем живешь! Все, понимаешь, все, ясно?

– Ясно, – сдавленно ответил Ваня и зажмурился.

– Твоя жизнь – это моя жизнь! Я тебя ррродила! – гремел голос матери. – Ррррродила! Я твоя мать, кровная! Ближе тебя у меня никого нет, и ближе меня – у тебя. Нет и никогда не будет. Заруби на носу у себя это, чтоб от зубов отскакивало! Я – твоя мать, ясно?

– Ты моя мать, – повторил Ваня.

1/16

Четвертая сигарета подряд. Ваню уже тошнило, но он подносил зажигалку и раз за разом прикуривал. Хуже, чем ему было, казалось, просто не может быть. Еще недавно он, второкурсник, встречал после пар свою девушку, которая училась на год младше – и они безззаботно и весело проводили время: гуляли, ходили на выставки и концерты, пили дешевое, но такое вкусное вино и пиво. Он видел в ней себя, всю жизнь, весь ее смысл.

– Тебе всего-то и надо для счастья, чтобы тебя любили, – сказал однажды приятель, и Ваня подумал: а что, пожалуй, это действительно так. Мир влюбленности открылся ему позже, чем сверстникам, которые уже с девятого класса школы мутили, гуляли, ходили вместе, как это смешно называли некоторые из них. Тогда Ваня чувствовал острое одиночество, теперь же ему казалось, что он всех их обошел – его любовь и глубже, и острее, и серьезнее, а главное – надежнее. Он был уверен, что уж если такое случилось, оно не может быть не навсегда. Ослепленный собственным чувством, он и не заметил, как менялись их отношения, как тонул, стремительно вбирая в себя воды, корабль их чувства, а он все стоял на палубе и любовался закатом, который был так невыносимо красив.

Он понял все только теперь, словно вода залила весь трюм моментально, словно и не было капель на потолке, струй, бежавших по стенам, набиравшего силы течения, сбивающего с ног. Нет, для него все было безоблачно, и вдруг, совершенно внезапно, без всяких на то причин, во всем его мире воцарилась черная ночь.

Вчера Ваня услышал, что больше они не вместе.

– Снежана, – говорил он, пытаясь остановить подступающее к горлу отчаяние, но так и не сумев это сделать. – Но этого же просто не может быть.

Он выглядел жалко. Но мир рушился, а он стоял посреди этого мира, обратив взгляд в грозовое небо и только кричал:

– Почему? Зачем? За что все это со мной?