Виза на смерть

Такая же или почти такая история приключилась с машиной, стоявшей рядом с детской площадкой и ужасно беспокоившей Гулина. Он опросил всех жильцов, чьи окна выходили в эту часть двора, всех, у кого были свои машины, и всех, кто гулял в те дни на детской площадке. Кто-то качал головой, кто-то пожимал плечами. «Вроде была… Какая? Не помню… не обратил внимания…»

Поговорив с жильцами, Гулин бросился к представителям домовых служб, но с тем же результатом. «Тут машин больше, чем людей, — недовольно сказала дворничиха, — разве все упомнишь?»

И наконец, в последний момент, когда Гулин уже собрался уезжать, к нему подошел немолодой мужчина с сигаретой и хмуро спросил:

— Ищете машину, которая стояла у детской площадки? Это «фольксваген» восемьдесят восьмого года выпуска, цвет — «мокрый асфальт». Я потому обратил внимание, что когда-то у меня был точно такой же — я тогда работал в Германии. Только этот еще с тонированными стеклами.

— Номер случайно не запомнили?

— Номер московский, это точно, а больше… — Мужчина с сигаретой покачал головой и добавил: — Вот еще что: она была очень грязная.

На следующий день оказалось, что старый «фольксваген» видели сотрудники милиции, побывавшие во дворе дома на Брянской в день убийства Сапрыкина, и даже подергали за ручку двери, но, убедившись, что она заперта, оставили в покое, не потрудившись даже записать номер. «А чего, дом — дипломатический, здесь почти одни иномарки. Все, что ли, переписывать?»

И все-таки Гулин ее нашел. Провел полдня в ГАИ и нашел. Тем более что таких древних «фольксвагенов» в Москве числилось на учете всего двенадцать, и только два из них были цвета «мокрый асфальт».

Владельцем первого оказался некто Смирнов, мрачный тип лет пятидесяти с нечесаной бородой, назвавшийся художником. У него и его автомобиля было алиби, подтвержденное его соседями по даче в Загорянке, — они видели, как он в означенное время вывозил со своего участка зимние яблоки.

Отправляясь на Николоямскую улицу к владельцу второго и последнего «фольксвагена», Гулин нервничал и, увидев во дворе раздолбанную и давно не мытую иномарку с тонированными стеклами, даже затрясся и чуть не бегом бросился на третий этаж, где проживал владелец.

Дверь, обитая рваным дерматином, из которого торчали куски грязной ваты, была не заперта. В нос Гулину ударил спертый запах дешевого табака и какой-то тухлятины. Он сделал пару шагов, стараясь не наступать на разбросанную на полу старую обувь и пустые бутылки и окликнул хозяина:

— Боровкин, вы дома?

Никто не ответил, и Гулин, отшвырнув ногой пару бутылок из-под водки, вошел в комнату. В правом углу на разложенном диване, покрытом простыней, которая когда-то была белой, спал человек. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что разбудить его — по крайней мере, сегодня — Гулину не удастся: человек был мертвецки пьян.

Потратив почти час на то, чтобы тщательно осмотреть квартиру Боровкина, Гулин убедился, что к похищению Маши Шрамковой он, скорее всего, отношения не имеет и что кто-то просто воспользовался его брошенной во дворе машиной. Предстояло выяснить, с кем он общается, и Гулин отправился к соседям.

— У этого-то? А как же! Все местные алкаши сбегаются! Пузырь раздобудут и сюда, — возмущалась соседка из квартиры напротив. — Я удивляюсь, как он нам пожар до сих пор не устроил. Ведь заснет, паразит, с папиросой, пьяный, — весь дом спалит! Вот вы — милиция. Вы ж должны какие-то меры принимать или как?

Гулин вздохнул.

— Вам известно, что у него есть машина?

— А как же! Удивляюсь, что он до сих пор ее не пропил. Правда, она старая…

— Он куда-нибудь ездит на ней?

— Этот-то? Да вы что! Он из дому-то никогда не выходит. Да она, небось, и не на ходу.

— И давно он не работает?

— Лет пять, не меньше.

— На что же он живет?

— Живет! — передразнила соседка. — Разве ж это жизнь! Напьется и дрыхнет! А ведь когда-то был приличным человеком, в газете работал. Хоть бы вы его выселили, что ли, на сто первый километр, как раньше было, помните? Спалит же дом, ей-богу, спалит!

Оставалось попытать счастья в квартирах, окна которых выходили во двор, прямо на боровкинский «фольксваген». На первом этаже ему открыл здоровенный мужик в клетчатой фланелевой рубахе и тренировочных штанах и доброжелательно уставился на него.

— Ко мне?

Гулин показал удостоверение и объяснил, зачем пришел.

— Во! Я так и думал — что-то здесь не то! Я сперва решил — угнали. Во, думаю, кому понадобилась такая развалюха? Ей лет двадцать… ну, пятнадцать как минимум.

— Когда это было?

— Пес его знает, не помню. Кажется, в пятницу. Или в четверг. А может, в среду. Это я заметил, что ее нет, а как отъезжала — не видел.

— А когда вернулась?

— Вернулась ночью — с понедельника на вторник. Слышу — кто-то подъехал, но не посмотрел — спать хотелось. А утром смотрю: она, родимая. Во, думаю, значит, не угнали. Эх, знал бы, что вы интересуетесь, встал бы поглядеть.

— Это не мог быть ее хозяин?

— Боровкин-то? Да вы что? Он и дверцу-то открыть не сможет…