Византийская астрология. Наука между православием и магией

Гороскопы и предсказания в Х в. Различные тенденции в византийской культуре оказались в тесном контакте, но в итоге их отношения не привели ни к разрешению конфликта, ни к насильственному разрыву. Они смогли приспособиться друг к другу таким образом, чтобы сохранить «космологическую» культуру при дворе, где потребность в пропаганде, пророчествах и гадании оставалась актуальна на протяжении всего X в. Полностью перевернув политику Льва VI, император Александр верил в свой талисман в виде бронзового кабана на Ипподроме[368]. Если Продолжатель Фео-фана и упоминает Николая, сборщика налогов, ставшего перебежчиком, отступником и астрологом, то лишь потому, что его предсказание о неудаче Константина Дуки подтвердилось[369]. Образ государя, правящего раем, который сам создал, вновь появляется в поэме Иоанна Геометра, написанной для Константина Багрянородного[370]; аналогичный мотив встречается в письме Феодора Дафнопата, где император Роман II характеризуется как своего рода Орфей, очаровывающий диких зверей[371], — мотив, заимствованный, вероятно, у Георгия Писиды[372]. Придворные астрологи появлялись даже при тех императорах, которые меньше всего интересовались светской культурой и больше всего хотели получить благословение Церкви из-за насильственного захвата ими власти. Роман I Лакапин, узурпировавший трон в 920 г. и поставивший под сомнение права потомства Льва VI, отменил празднование Брумалий, к которому прежний государь был весьма привязан. По словам сторонника Константина VII Багрянородного, он поступил так под видом благочестия, — это вполне могло означать, что он хотел угодить поддержавшему его патриарху[373]. Но в окружении того же благочестивогогосударя был астролог Иоанн, который знал значение статуй-талисманов.

Именно по его совету в 927 г. была обезглавлена некая статуя на Ипподроме, что привело к смерти Симеона Болгарского. Следующий узурпатор, благочестивый военный-аскет Никифор II Фока, советовался с оракулами: по словам Лиутпранда Кремонского, экспедиция в Сирию, подготовленная тем в 968 г., была инициирована пророчеством из «Видений Даниила» (или «Сивиллиных книг», как их предпочитает называть Лиутпранд), которые определяли исход конфликта между греками и сарацинами, предсказывая судьбу войны при каждом государе[374]. Возможно, Никифор проявлял мало благосклонности к астрологам: по крайней мере те, с кем Лиутпранд встречался в Константинополе, охотно поддерживали противоположную интерпретацию данного пророчества[375]. Но астрологи, очевидно, могли свободно передвигаться и общаться с иностранными дипломатами, и посланник Оттона I был впечатлен неким астрологом, который сообщил ему факты о нем самом и о его господине, причем с поразительной точностью. Есть и другие признаки того, что такие пророчества были распространены в Константинополе времен Никифора Фоки[376]. Кроме того, имеются веские основания полагать, что мода на предсказания была частью общей культуры греков и арабов — того сообщества, где тяга и к предметам роскоши, и к переписыванию «научных» книг становится все более очевидной[377]. Укажем на рукописи Дио-скорида, Орозия и «Аполлония», отправленные в качестве дипломатических подарков Кордовскому халифу[378]; отметим и распространение в обратном направлении арабских трудов по толкованию снов, византийскую адаптацию которых мы находим в произведении, называемом «Онирокритикой Ахмета»[379]. Существование «Книг Даниила» хорошо засвидетельствовано в Багдаде[380], и уже в IX в. труды Абу Машара показывают, что война с Византией волновала значительную часть астрологов Аббасидского халифата.

В 969 г., через год после посольства Лиутпранда в Константинополь, Иоанн I Цимисхий вступил на престол после убийства Никифора II Фоки, своего дяди. Подобно Василию I, основателю Македонской династии, за сто лет до этого, Цимисхий пытался искупить кровь своего предшественника образцовой набожностью. Он снес баню Льва VI, которую восстановил Константин VII, и использовал ее материалы для перестройки церкви на воротах Халки, основанной Романом I. Однако, когда в 975 г. появилась комета, он сделал то же самое, что сделал Лев VI в 908 г. во время лунного затмения: обратился к ученым, понимающим значение небесных явлений[381].

Эти случаи похожи друг на друга еще одним обстоятельством, о котором стоит упомянуть. В 908 г. главным толкователем такого события был епископ Панталеонт, митрополит Синады; в 975 г. это был опять митрополит — Стефан Никомидийский; в такой роди выступал и мирянин Симеон Логофет, которого можно отождествить с Симеоном Мета-фрастом, знаменитым переработчиком агиографических текстов, чья деятельность позже принесла ему славу святого, по крайней мере в панегирике Пселла[382].