Византийская астрология. Наука между православием и магией

Мы видели, что Византия находилась под влиянием арабской науки начиная с VIII в. Однако XI в. приносит с собой новые элементы. Именно тогда в источниках появляются первые неоспоримые свидетельства присутствия в Константинополеастрологов из исламских стран. Эти иммигранты прибыли из Персии и Египта. Возможно, что термин «Персия» указывает на их происхождение из Багдада, но, в любом случае, важно, что эти люди определяли себя как «персов», а не как «сарацин» или «ассирийцев». Это определение, во всяком случае, объясняется значением иранского элемента в культуре Аббасидской и Сельджукской держав. Контакты же с Египтом более неожиданны. Возникает соблазн увидеть в этом доказательство продолжения в Александрии научной традиции Птолемея и рассматривать Елевферия и Феодора Александрийца в качестве преемников Стефана Александрийского. Выглядело бы заманчиво, что византийский двор в XI в. неким образом воссоздал единство греческого мира, объединив ученых из Александрии, Афин и Антиохии, великих интеллектуальных центров поздней Античности. Однако следует признать: что византийские астрологи взяли из Египта, было прежде всего познаниями их «современников», т. е. арабов. Это ясно следует из упоминания у Симеона Сифа «египетских трудов», которые помогли ему понять неточность значений, рассчитанных Птолемеем для прецессии равноденствий: это уточнение действительно было сделано арабами. Роль Египта как посредника в передаче арабской астрономии в Византию проявилась и позже, в двух таблицах звезд, вычисленных за 1156 и 1161 гг.[503] Анонимный редактор, по его собственным словам, составил их «из таблицы Хакима[504], из таблицы Кусиара[505], а также согласно сведениям, запрошенным нами и доставленным нам из Египта»[506]. Нельзя сказать, связана ли эта привилегированная роль Египта с его важностью как научного центра или с хорошими дипломатическими отношениями, которые Византия поддерживала с Фатимидским халифатом перед лицом общей угрозы, исходящей от сельджуков.

Появление в Константинополе выходцев с Востока, персов или египтян, и их науки знаменует собой, с другой стороны, новый этап открытия Византией достижений исламской астрономии и астрологии. До XI в. византийский ответ на это развитие исламской науки заключался в том, чтобы заново открыть для себя и скопировать античные тексты, адаптировать методы исторической астрологии для «национальных» нужд и, наконец, перевести работу великого арабского астролога IX в. Абу Машара. ΧΙ в. сделал к этому астрономическое дополнение: он стал свидетелем адаптации поправок к «Канону» Птолемея, которые, пользуясь более точными наблюдениями, внесли астрономы арабского мира. Такая адаптация, ставившая под сомнение превосходство эллинского наследия, происходила не без сучка и задоринки. Так, «национальная» чувствительность ощущается в творчестве Симеона Сифа. В своем трактате о неподвижных звездах, язык и терминология которого показывают, что он адресован специалистам, Сиф четко говорит, что «современники» обнажили ошибку и пренебрежение мудрейшего Птолемея касательно прецессии[507]. Но в своих трактатах, посвященных юному Михаилу VII, Сиф цитирует мнения древних и современных, не выражая своего предпочтения[508], что соответствует почти официальному характеру этих трудов, которые должны были пройти цензуру советников юного монарха. Среди них были весьма образованные люди, как Пселл, у которого мы уже видели ксенофобию по отношению к персидским астрологам.

Но Пселл, человек умный, был способен смотреть на вещи гораздо более объективным и ясным взглядом. Он привлек к себе многих иноземных учеников[509], с Востокаи Запада, среди которых был Иоанн Итал, его преемник на кафедре философии. В своем рассуждении, где он восхваляет Итала, Пселл, устами того самого, осуждает интеллектуальный снобизм современных ему греков, которые утверждают, что превосходят варваров только благодаря своей эллинской культуре[510]. Итал ответил на клевету таких людей речью, где развил тезис, что греки недостойны своего наследия, ибо мудрость античных греков перешла к ассирийцам, мидянам и египтянам. Грек, посетивший Персию и Вавилон, услышит неслыханные вещи; он будет восхищаться всеми людьми, с которыми познакомится, и, возможно, впервые поймет, до какой степени мудрость управляет вселенной. Напротив, надменный варвар, отправившийся в Грецию, подумает, что попал к ослам, ведь такова пустота тех, кто придают себе вид философов, составляя краткие комментарии к Аристотелю и удваивая неясность его текста.