Византийская астрология. Наука между православием и магией

Речь здесь идет о риторике, но Восток, как наследник античной Греции, контрастировавшей с полной невежества Грецией современной, не придуман Пселлом или Италом и не взят из классической литературы. Он заимствован у арабов, которые начиная с IX в. подчеркивали свое презрение к научному уровню современных им греков, одурманенных христианской религией, которая запрещает им развивать знания своих предков[511]. Таким образом, Итал использовал топос исламской мысли, которую он воспринял, конечно, не путешествуя по Востоку, а слушая своих восточных коллег при константинопольском дворе: наиболее вероятно, что его источником был Симеон Сиф.

Действительно, похоже, что Итал, защищая себя, вмешался в тот конфликт, где восточные «ученые» противостояли «гуманистам», сторонникам своей родной культуры. Нельзя сказать, по необходимости или по собственному выбору италийский философ встал на сторону этих «варваров», но мы можем легко представить себе, что его философский ум, пренебрегавший красотой слога ради ясности мысли и строгости логики, привлекло научное мышление Симеона Сифа, чьи труды очень слабо отмечены риторикой. В этой связи отметим, кстати, что латинские эрудиты XII в. будут учиться математическим наукам именно у арабов, особенно в Испании, где благодаря арабским переводам они откроют для себя тексты Аристотеля и Птолемея[512]. Объясняется ли это простой близостью мусульманской Испании и стран христианского Запада, ранним культурным возрождением на Пиренейском полуострове или лучшим приемом, который получали там латинские интеллектуалы? Возможно, в Толедо, Сарагосе, Каталонии, на антиохийской границе[513] можно было обнаружить способ мышления, который больше способствовал исследовательской деятельности, более эффективно сочетая на-уку и теологию, чем в Константинополе? Иными словами, было ли православие астрологов тем, что привлекло западных ученых, прибывших в страны исламской традиции, находившиеся под властью латинян?

Хотя противостояние «ученых» и «гуманистов» приобрело в XI в. более явный «этнический» характер, тем не менее оно не утратило своей догматической основы. Независимо от датировки трактата Стефана «Персидского», он показывает, что восточные астрологи прибывали в Константинополь, вооруженные сильными аргументами в пользу своей науки. Эти аргументы не были четко сформулированы в других текстах ΧΙ в., но космологическое мышление, лежащее в их основе, присутствует во многих текстах того времени, когда метеорология, хронология и сейсмология вызвали оживленныедискуссии[514]. Мы находим это космологическое мышление особенно в трактатах по физике и астрологии Симеона Сифа: познание чувственных вещей возводит нас к познанию разумных вещей; Вселенная вплоть до мельчайших деталей управляется во благо человечества; на небесах царит совершенный порядок[515]. Здесь собрано все, что необходимо, чтобы продемонстрировать обоснованность астрологии, но без малейшего намека на нее. Эта сдержанность напоминает богословскую поэму Хиросфакта, также посвященную юному императору, и она подтверждает ту интерпретацию, которую мы дали этому тексту. На самом деле, Сиф гораздо менее сдержан в кругу коллег, то есть в трактате о неподвижных звездах, который он предназначал для специалистов. Мы видели, как в этом трактате он открыто высказался в пользу арабского расчета прецессии; он также без смущения говорит там о благотворных и злотворных звездах, то есть об их астрологическом значении.

Эта сдержанность, которая была благоразумной при Михаиле VII, стала необходимой при Алексее I Комнине: не защищая астрологию, Сиф избежал участи Иоанна Итала, осужденного за нечестие своего философского учения[516]. Император, который претендовал на статус тринадцатого апостола, преследовал философов и сжигал еретиков, не мог быть снисходителен к астрологам[517]. Если он и терпел их, то максимум для того, чтобы советоваться с ними, что бы ни говорила его дочь, но не для того, чтобы дать им выступать против Церкви. Из-за недостатка информации остается только предполагать, что все так и продолжалось при преемнике Алексея Иоанне II Комнине (1118–1143), который оставил по себе репутацию благочестивого военачальника[518]. Однако следует признать, что он воздерживался от вмешательства в церковные дела[519] и разрешил изобразить зодиак на полу в храме своего монастыря Христа Пантократора[520]. Процитируем также заметку из одной арабской хроники, которая заставляет предположить, что Иоанн Комнин советовался с астрологами перед отправлением в поход: