Византийский сатирический диалог

5. Критий: Неужели нельзя, милый Триефонт, поклясться прославленным врачом и предсказателем Аполлоном?

Триефонт: Ты думаешь об этом лжепророке, некогда сгубившем Креза, а вслед за ним — саламинцев[21] и огромное множество других людей, который всем дает двусмысленные предсказания?

6. Критий: Тогда, может быть, поклясться Посейдоном? Он держит в руке трезубец; зычно и грозно, словно из девяти или десяти тысяч уст, раздается в бою его клич, и, кроме того, он зовется землеколебателем.

Триефонт: Ты о том распутнике, который некогда соблазнил дочь Салмонея, Тиро,[22] и по сей день не оставляет своих забав? Это он — ходатай и заступник всех развратников. Ведь когда Арес попал в ловушку и вместе с Афродитой не мог избавиться от крепчайших сетей,[23] все боги молчали от стыда при виде этого прелюбодеяния; один конник Посейдон[24] распустил нюни, точно малое дитя из страха перед учителем или старая баба, сбивающая с пути честную девушку. Он уговорил Гефеста отпустить Ареса, и тот хромой демон[25] из почтения к сединам бога развязал оковы. Так что Посейдон — прелюбодей уже потому, что потворствует прелюбодеям.

7. Критий: А как Гермес?

Триефонт: Не хватало только этого мерзкого раба похотливого Зевса, самого блудливого из всех блудников!

8. Критий: Я уже знаю, что Ареса и Афродиту ты отвергнешь, раз ты только что обвинил этих богов в тягчайших преступлениях: оставим их. Я предложу тогда Афину, деву-воительницу, грозную губительницу гигантов с головой Горгоны[26] на груди. Неужели ты и о ней скажешь что-нибудь дурное?

Триефонт: Скажу и о ней, если ты станешь отвечать!

Критий: Спрашивай, Триефонт, что хочешь!

Триефонт: Ответь, друг мой, что за польза от Горгоны и для чего богиня носит ее на груди?

Критий: Для устрашения и для отвращения опасностей; Афина с ее помощью вселяет во врагов ужас и клонит победу, куда пожелает.

Триефонт. Так, значит, Совоокая[27] необорима только благодаря Горгоне?

Критий: Конечно!

Триефонт: А почему же тогда мы, желая стать непобедимыми, подобно Афине, сжигаем бедра быков и коз не Горгоне-избавительнице, а богам, которым она дарует силу?

Критий: Горгона, Триефонт, не может, подобно богам, оказывать помощь издалека, но хранит только того, кто носит ее на себе.

9. Триефонт: Почему же? Растолкуй мне; ведь ты в этом человек сведущий и искушенный, а я ровно ничего не слышал о Горгоне, кроме имени.

Критий: Она, друг мой, была смертной девой, прекрасной и пленительной. И только когда благородный юноша Персей, прославленный чародейством,[28] заколдовав ее, коварно обезглавил, боги завладели ее головой для отвращения опасностей.

Триефонт: Отлично! А я никогда и не подозревал, что богам бывает какой-нибудь прок в людях! Что же Горгона делала при жизни? Без стеснения предлагала себя на постоялых дворах или грешила потихоньку и выдавала себя за девушку?

Критий: Что ты! Клянусь Неведомым богом,[29] чья статуя стоит в Афинах, она оставалась девой до самой смерти.

Триефонт: Значит, если обезглавить девицу, то голова ее станет для всех пугалом? Я знаю десятки тысяч девственниц, которых расчленяли по косточкам на острове волнообъятом, что Критом издревле зовется;[30] приди мне это раньше на ум — представляешь, милый друг, сколько Горгон я привез бы тебе с Крита?[31] Я сделал бы тебя непобедимым воителем, а поэты и риторы куда больше Персея превозносили бы меня за то, что я отыскал их такую пропасть.

10. Но у меня не выходит из головы Крит; помнится, я видел там гробницу твоего Зевса[32] и кустарники, вскормившие его мать. Они зеленеют и по сей день.

Критий: Ты, конечно, не поинтересовался попутно ни заклятиями, ни таинствами Реи![33]

Триефонт: Если бы такие чудеса, Критий, происходили благодаря заклятиям, можно было бы, пожалуй, воскрешать и выводить на белый свет покойников. Однако все, что рассказывают поэты, — вздор, чепуха, сказки. Откажись лучше от Афины!

11. Критий: Не согласишься ли ты на Геру, супругу и сестру Зевса?

Триефонт: Даже не упоминай о ней из-за ее постыдного брака и скорее мимо, пусть себе болтается, подвешенная за руки и за ноги![34]

12. Критий: Кем же мне, наконец, поклясться?

Триефонт:

Богом всевышним, что в небе, клянися, великим, бессмертным,
Сыном отца и духом, отца порожденьем.
Единым в трех,[35] тресущностным в одном,
Вот это Зевс, — его, как бога, чти![36]

Критий: Я вижу, ты учишь меня считать и клясться арифметикой. Счет же у тебя прямо, как у Никомаха из Герасы![37] Ничего не понимаю: один равен трем, три — одному?[38] Уж не говоришь ли ты о пифагоровой четверке,[39] восьмерке или тройной десятке?[40]

Триефонт:

Молчи о темном и о чем нельзя сказать.[41]