Византийский сатирический диалог

Дело не в том, чтобы измерить блошиный прыжок.[42] Я открою тебе сущность всего первородного и состав всего. Недавно я был в таком же тупике, как ты, но мне встретился плешивый долгоносый галилеянин,[43] восходивший до третьего неба и сподобившийся там высшей премудрости. Он возродил меня водою,[44] поставил на стезю праведных и искупил из мест нечестия. И тебя, если послушаешься, я сделаю воистину человеком.

13. Критий: Говори же, многомудрый Триефонт, я весь дрожу!

Триефонт: Читал ты когда-нибудь комедию Аристофана «Птицы»?

Критий: Разумеется!

Триефонт: Там есть такое место:

Был вначале Хаос, Ночь и черный Эреб, и бездонно зияющий Тартар,
Но земли еще не было, тверди небес еще не было ...[45]

Критий: Правильно! а дальше что?

Триефонт: Был свет вечный, незримый, непостижимый уму: он попрал тьму и уничтожил хаос; единым реченным им словом, как написал некогда косноязычный,[46] воздвигнул на водах твердь, раскинул небесный свод, сотворил и назначил пути светилам, в коих ты чтишь богов,[47] украсил землю цветами и человека призвал из небытия в бытие. С небес он взирает на праведных и грешных и заносит деяния их в книгу. Каждому он воздаст в день, который сам определил.[48]

14. Критий: А то, что прядут смертным Мойры,[49] это тоже заносится в книгу?

Триефонт: О чем ты говоришь? Критий: О нитях судьбы.

Триефонт: Расскажи, милый Критий, о Мойрах, а я буду слушать и поучаться.

Критий: Помнишь, как сказал славный Гомер:

А от судьбы, полагаю, никто из людей не спасется.[50]

И о великом Геракле:

Смерти никто не избег, даже сам Геркулес непреклонный,
Он, кто Зевсу-Крониду милее был прочих героев.
Пал он, сраженный судьбою и гневом безжалостной Геры.[51]

Вся человеческая жизнь с ее превратностями предопределена судьбой:

Пусть испытает все то, что судьба и могучие Мойры
В нить бытия роковую вплели для него при рожденья.[52]

Судьбой суждены и скитания на чужбине:

... посетил гостелюбца-Эола, который радушно
Принял его, одарил и отправил домой; как в отчизну
Злая судьба возвратиться ему не дала...[53]

Как видишь, по словам Гомера, все в жизни зависит от Мойр. Он же утверждает, что Зевс не пожелал своего сына

обратно похитить у смерти зловещей,[54]

но

Капли кровавой росы той порою он пролил на землю,
Сына почтив дорогого, которого должен был вскоре
В Трое убить плодоносной Патрокл.. .[55]

Поэтому, Триефонт, не тщись продолжать этот разговор, хотя бы ты и вознесся на небеса вместе со своим учителем и сподобился таинственного посвящения.

15. Триефонт: Не понимаю, милый Критий, как это Гомер может считать, что рок двояк и выпадает надвое, что такой-то будет конец, если человек поступит так-то, и другой, если он сделает иначе. Ахилл, например, говорит о себе гак:

Слышал от матери я, среброногой богини Фетиды,
Будто двоякие Мойры конец моей жизни готовят:
Если останусь я здесь, вкруг твердыни троянцев сражаясь,
Мне не вернуться в отчизну, но славою буду бессмертен.
Если ж домой я отправлюсь...
Слава погибнет моя, но сам долговечен я стану.[56]

А о Евхеноре[57] в «Илиаде» сказано:

Знал он, садясь на корабль, что жестокая ждет его Мойра,
Ибо не раз Полиид говорил ему, старец разумный,
Что или дома ему от ужасной болезни погибнуть,
Или упасть от троянской руки пред судами ахейцев.[58]

16. Разве не таковы гомеровские стихи? Или все это двусмысленный и опасный обман? Хочешь, я напомню тебе еще слова Зевса: не сказал ли он Эгисфу, что ему сужден долгий век, если он воздержится от прелюбодеяния и не поднимет руки на Агамемнона, а если пойдет на это — смерть не заставит себя ждать?[59] Так и я частенько предсказывал: убьешь ближнего — будешь приговорен к смерти; не сделаешь этого — проживешь отлично

и не безвременно будешь настигнут кончиною смертной.[60]