Визионер

– Вы, Дмитрий Александрович, считаете, что я причастен к убийству девушек. А я знаю, что невиновен. Так вот вам предложение. Я здесь уже восемь дней. Ни с кем не общался, никому не звонил. Останусь ещё на неделю. Если первого числа не будет новой жертвы – что ж, попробуйте повесить их на меня. А если будет – вы от меня отстанете раз и навсегда с этим делом. Я не душегуб и хочу это доказать.

– Интересный поворот. Александр Ильич, вы когда-нибудь с таким сталкивались?

– Ни разу. И вправду занимательный казус. Видел оборванцев, которые нарочно мелкую пакость устраивали, чтобы в арестантской отоспаться и поесть нормально. Но нарочно остаться в камере, чтобы доказать свою невиновность, – никогда.

– Вы, Анисим, удивляете меня всё больше. Ну, раз хотите, оставайтесь. Мест много. Валерьянов! – Митя окликнул знакомого ушастого курсанта, который дежурил возле входа. – Сопроводите господина Самокрасова в камеру.

– Есть!

* * *

– Самокрасов, на выход!

Знакомый курсант Валерьянов открыл тяжёлую дверь и повёл студента привычным маршрутом – на третий этаж, в кабинет капитана Суровейко. За дни, проведённые в заключении, Анисим ходил этим путём многократно.

По правде говоря, бесконечные допросы на одну и ту же тему хоть и утомляли, но вносили какое-то разнообразие в размеренную жизнь изолированного в одиночной камере узника. Распорядок в арестантской простой и унылый. Часов в камере нет, и следить за временем можно, лишь ориентируясь на желудок. Завтрак в семь – каша или водянистый омлет, обед в два – суп, иногда даже с крупицами мяса, ужин в восемь – как правило, рыба с картошкой. Жидкий чай и хлеб в придачу к каждому приёму пищи. В общем, неплохо.

Валерьянов по доброте душевной иногда подкидывал дешёвые леденцы, а также принёс пару книг и бумагу с карандашом. От прогулок и визитов Самокрасов отказался сам. Так что допросы, пусть и длинные, оказались неплохим способом скоротать время, помимо чтения и рисования. А ещё при таком однообразном режиме перестаёшь считать дни и следить за календарём.

Анисим сел на знакомый скрипучий стул напротив Суровейко и приготовился в сотый раз отвечать на одни и те же вопросы. Александр Ильич благодушно улыбался, складывая бумаги, а потом положил их перед студентом:

– Подпишите, Самокрасов.

– Что это?

– Согласие на сотрудничество с полицией по вашему делу, документ о неразглашении и подписка о том, что вы обязуетесь не покидать пределов Москвы до окончания расследования.

Анисим бегло прочитал и расписался. После всего рассказанного глупо идти на попятную.

– Ваши вещи. – Суровейко пододвинул к студенту потёртый кошелёк и ключ на верёвочке. – Можете идти.

– Что? Я свободен?

– Пока да. С вами свяжутся. Идите.

– Погодите, какое сегодня число?

– Первое сентября, Самокрасов.

– Это значит, что?..

– Значит. Не испытывайте моё терпение. Свободны.

– Я могу поговорить с Самариным?

– Тут не дружеский клуб по интересам. Если он сочтёт нужным – сам с вами свяжется.

Анисим сгрёб свои вещи и направился к выходу.

– Самокрасов!

– Да. – Студент обернулся. На его худом лице неприкрыто проступала улыбка.

– Или вы гениально обвели нас вокруг пальца, как это сделали со своими фальшивками, или действительно невиновны. Я бы, честно говоря, поставил на первое. Но Самарин распорядился вас отпустить, ему виднее.

– Вся наша жизнь – азартная игра. Всего доброго.

Суровейко проводил странного гостя внимательным взглядом. Интересный персонаж. С ним ещё работать и работать. Если всё рассказанное им – правда, есть отличный шанс размотать большую жульническую аферу международного масштаба. Но что, если студент намеренно приоткрыл лишь одну сложную схему, чтобы отвлечь внимание от другой, не менее грандиозной?

Капитан вспомнил, как рано утром к нему заглянул начальник Убойного – невыспавшийся, с красными глазами – и сообщил лишь: «Выпускай. Девятую нашли». Самарин в эту минуту сам напоминал смертника, и Александр Ильич даже испытал что-то вроде сочувствия к молодому коллеге. Слишком непростое ему досталось дело. Но пусть справляется. Тут либо выплывешь, либо утонешь. По-другому опыта не набраться.

Анисим вышел на улицу и полной грудью вдохнул свежий воздух. В городе ещё чувствовались отголоски августовской жары, и зелень казалась сочной и налитой, как в разгар лета. Но что-то неуловимо подбиралось, подкрадывалось, намекало на скорую перемену. То ли начинающая желтеть трава, то ли изменившийся на полтона оттенок неба.

В Москву постучалась осень.

Глава 16, в которой поднимается вопрос о ценностях

– Осторожничает, – изрёк Митя, оглядывая небольшое тёмное помещение кружевной мастерской и мёртвую девушку, склонившуюся над столом. – Неужели что-то почуял?

– Почему так думаешь? – Семён Горбунов аккуратно отодвинул шторку, прикрывающую небольшое мутное окно, чтобы впустить в комнату больше света.