Клим Пантелеевич шагнул в гостиную. Мария помогала Веронике Альбертовне накрывать на стол. Стоявший у окна человек обернулся.
– Николай Петрович! Дорогой мой! Как же я рад вас видеть! – воскликнул хозяин квартиры и обнял старого друга. – Не ожидал!
Нижегородцев растрогался и, смахнув слезу, ответил:
– Да я и сам не ожидал, что смогу выбраться из того кошмара, который сейчас творится в России.
– Пойдём-пойдём! Посидим, поговорим.
Друзья уселись за стол. Мария отказалась от приглашения и спустилась в контору.
– Вы совсем не изменились. Такой же стройный. И усики всё те же – аккуратные тонкой полоской, – с теплотой выговорила Вероника Альбертовна. – Седины, правда, прибавилось, но мужчин седина только украшает.
– А где Ангелина Тихоновна? – осведомился Клим Пантелеевич.
– Лина умерла от испанки. Похоронил в Ставрополе на Успенском кладбище ещё в январе.
– Простите, доктор, не знал.
– Да ничего, – отмахнулся врач. – Я тоже болел, но мне, как видите, повезло.
– А как вы оказались в Праге? – спросила Вероника Альбертовна.
– В начале марта в Ставрополь опять пришли большевики, начался террор. После смерти Ангелины меня там уже ничего не держало. С трудом выбрался из родного города. Оказался в Новороссийске. Не успел осмотреться, как началась эвакуация в Крым. В Севастополе познакомился с паном Стегликом, бежавшим из Екатеринодара. Он-то и предложил мне перебраться в Чехословакию и работать в больнице. Обещал помочь. Я согласился. Мы выехали вместе. Сначала оказались в Константинополе. Оттуда взяли билеты на Триест, а дальше по железной дороге двинулись в Прагу. Стеглик слово сдержал. Я уже два месяца работаю в больнице на Франтишку. Правда, жалованье платят немногим больше, чем санитару. Приходится подрабатывать в морге.
– Я был там несколько дней назад. Навещал поданного США – мистера Баркли.
– Как же! Слышал о нём. Говорят, вроде бы его отравили.
– Так и есть.
– И вы расследуете это дело?
– Да, Баркли уговорил. Но об этом потом… Вы лучше расскажите, как меня отыскали.
– Случайно. Я снял комнату в двух кварталах от Староместской площади. Каждый день хожу мимо вашей конторы и только сегодня обратил внимание, что она называется «1777». А это год образования Ставрополя. Вот я и подумал, что, возможно, владелец детективного агентства как-то связан с нашим городом. Зашёл. Ваша очаровательная секретарь поведала мне, что хозяин частной сыскной конторы – Клим Пантелеевич Ардашев. Я представился, и она протелефонировала Веронике Альбертовне. И вот я у вас.
– Предлагаю помянуть Ангелину Тихоновну, – проговорил хозяин. Он налил вино супруге и наполнил «Мартелем» рюмку гостя и свою.
– Упокой, Господь, её душу, – тихо вымолвил Вероника Альбертовна.
– Светлая память, – проронил доктор.
Выпив, Нижегородцев сказал:
– А вы, я вижу, себе не изменяете. «Мартель» на столе. Помню я вам проспорил целый ящик этого прекрасного напитка из-за того, что был уверен в существовании привидения на Барятинской, 100[27]
.– Но потом мы с вами его постепенно и прикончили, – улыбнулся Клим Пантелеевич.
– Эх, какие были времена! – грустно улыбнулся врач. – А как мы на водах с вами отдыхали[28]
, а в Ялте? Помните?– Как не помнить?
– Николай Петрович, почему вы ничего не едите? – обижено выговорила Вероника Альбертовна. – Карп фаршированный, мне кажется, удался. Ветчинку берите, колбаски трёх сортов, картофельное пюре, салаты. Мы, конечно, не были готовы к приходу такого гостя, но Мария очень старалась.
– Признаться, я так вкусно не ел уже года три. Мой стол скромнее, да и готовить некому. Я иногда сам на примусе кашеварю, но чаще хожу в столовую при больнице. Готовят там просто, но мне по карману.
– Вы один? – робко осведомилась Вероника Альбертовна.
– Один, – кивнул доктор, накладывая рыбу. – Себя бы прокормить, а не то чтобы супружницу содержать.
– Думаю, теперь у вас всё наладится. Во всяком случае, я вам помогу. И не смейте мне перечить, дорогой друг. Лучше давайте выпьем ещё по одной.
– Выпить – это я с удовольствием. За хозяйку этого прекрасного стола. Блюда – изумительные!
– Спасибо, Николай Петрович! Только это заслуга Марии. Я готовлю отвратительно. Клим хвалит мою стряпню лишь из жалости ко мне.
Опустошив рюмку, Нижегородцев сказал: