Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

В этой главе мы обращаемся к «Кратким историческим заметкам», чтобы определить, как их авторы относятся к статуям, которые некогда составляли столь неотъемлемую часть константинопольского пейзажа. Кроме того, мы рассмотрим «Patria Konstantinopoleos» («Патрии»), позднейшее произведение, включающее в себя крупные фрагменты «Кратких заметок» [Patria: 2012][54]. В обоих текстах столица предстает как городское пространство, заполненное памятниками, чья идентичность не вызывает сомнений, а также теми, о которых зрители знают мало или не знают совсем ничего [Chatterjee 2017: 137–149]. Как мы увидим, самая загадочная – и, что интересно, пророческая – природа этих статуй, по большей части неизвестных (но иногда и знакомых), стоит превыше императора. Жильбер Дагрон, как и его последователи, отмечал, что жанр патриографии как бы опровергает различные виды власти, включая императорскую [Dagron 1984][55]. Опираясь на исследования Дагрона, я обращаюсь к многочисленным тонким способам критики императорской власти, которые прослеживаются в материальной культуре, и к тому, как они соотносились с силой, приписываемой определенным видам искусства, а именно скульптуре, по контрасту с другими видами, в особенности в эпоху иконоборчества.

В «Кратких заметках» и в «Патрии» общественные статуи предстают тем видом искусства, который успешно сопротивляется императорскому контролю. Они излагают загадочные пророчества[56], сбивая императоров с толку, а если и снисходят до того, чтобы раскрыть свои тайны, то знамения предстают зловещими. Таким образом, они исполняют те функции, которых в те времена были лишены христианские изображения: способность видеть в будущем судьбу и падение Царицы Городов и самой Римской империи. Этот феномен выглядит впечатляющим, но не особенно удивительным, поскольку в эпоху иконоборчества святым иконам приходилось доказывать свою ценность (даже самые стойкие их защитники были вынуждены идти на немалые усилия, чтобы оправдать их существование) и последнее слово в определении их судьбы зачастую оказывалось за императором или императрицей. Императорская власть легко подделывала, снимала и/или уничтожала иконы – и тем сильнее контраст с теми проблемами, которые у нее возникали со статуями, если верить «Кратким заметкам» и «Патрии». Несмотря на несколько упоминаний об уничтожении отдельных статуй, скульптурное изображение в этих текстах представляет собой серьезный вызов императорскому могуществу и тем самым противопоставляется христианской иконе. А поскольку как минимум «Краткие заметки» были созданы в период, отчасти совпадающий с эпохой иконоклазма, логично предположить, что авторы текста намеренно создают это различие, когда отношения между императором и художественным изображением оказываются куда более непростыми, чем на самом деле.

Все, что сказано выше, перекликается с современными взглядами на византийское политическое устройство. Энтони Калделлис убедительно доказывает, что Византия вовсе не была божественной автократией, какой ее принято изображать. Как следует из его работ, с V по XII век (в настоящей книге рассматривается примерно этот же период) Восточная Римская империя была, по сути дела, республикой, где власть осуществлялась от имени народа и иногда даже самим народом. Положение императора во многом зависело от воли народа и потому было крайне зыбким [Kaldellis 2015]. Пол Магдалино демонстрирует этот постоянный (хотя и не всегда заметный) диссонанс между идеалом теократической и автократической басилейи и ценностями гражданского общества, служившего опорой для выражения этого идеала. И действительно, когда Алексей I Комнин в 1081 году захватил власть, он заметно отличался от своих предшественников, взошедших на трон не благодаря силе, а по приглашению народа и Сената [Magdalino 2017: 594]. Более того, Бенджамин Андерсон утверждает, что в «Кратких заметках» выражено отношение к императорам, которые «некогда имели прямой доступ к знаниям о будущем, однако линия связи оказалась разорвана» [Anderson 2011а: 15][57], что также поддерживает мою точку зрения о том, как в предполагаемом образе всемогущего императора появились трещины. Подобный взгляд на роль императорской власти в Византии, поддержанный свидетельствами патриографий, требует пересмотра самой категории императорских изображений.