Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Порицая происхождение статуи, связанное с позднеантичными магическими ритуалами, и восхваляя ее окончательную, завораживающе прекрасную форму, Хониат добивается нескольких ключевых задач. С одной стороны, он выражает свои христианские чувства (православие выступало категорически против любых проявлений волшебства и язычества), но с другой – признает неоспоримым то древнее наследие, которое досталось Византии с дохристианских времен. Эта мысль прослеживается во всем тексте. Ужасающее невежество крестоносцев во всем, что касается истории, еще раз доказывает, какие они на самом деле варвары. И потому, когда Хониат описывает статую осла и погонщика, он подчеркивает, что ее «поставил Август Кесарь в Акциуме… по тому случаю, что когда он, отправившись ночью осмотреть войско Антония, встретился с неизвестным человеком, гнавшим осла, и, испытывая судьбу, спросил его, как его зовут и куда он идет, то получил такой ответ: “Меня зовут Никоном, осла моего – Никандром, а иду я к войску Кесаря”» [Там же: 433–434]. На фоне того, как старательно Хониат восстанавливает исторический контекст для описываемых им статуй, еще ярче кажется полнейшее безразличие, выказываемое «латинянами». Так, по Хониату, об одном конном памятнике ходили слухи, что в переднем левом копыте коня была спрятана статуэтка человека [Там же: 430–431]. Памятник оказался разбит на куски и расплавлен, а в процессе крестоносцы действительно обнаружили внутри маленькую статуэтку человека, одетого в плащ из овечьей шерсти. Но если Хониат и другие константинопольцы спорили (со знанием дела) о том, кого изображало это изваяние, то латиняне, «мало заботясь о том, что было на ней изображено» [Там же: 431], бросили в огонь и ее тоже. Они оказались слепы к красоте статуй и глухи к историям, которые те могли рассказать.

Глухота в «Книге о статуях» – это крайне нежелательное состояние, поскольку автор усматривает источник харизмы изваяний не только в их внешнем виде, но и в их «голосах». Каждый скульптурный ансамбль, описанный Хониатом, обладает и слышимой силой. Статуя воздействует на все органы чувств, поскольку ее харизма складывается из размера, высоты, жизнеподобия и способности звучать. Например, птиц, изображенных на постаменте «ветроуказательницы», автор называет «певчими» – они «воспевают весну». Кроме того, он упоминает пастухов со свирелями, блеющих овец, а также эротов, «заливающихся сладостным смехом» [Там же: 429]. Львиная шкура, служившая плащом Гераклу, «хотя и медная, смотрела так страшно, что, по-видимому, каждую минуту готова была зарычать, и не в шутку пугала глупых зевак» [Там же: 432]. Здесь способность рычать присваивается даже не изображению животного – не льву, как можно было бы ожидать, – а всего лишь шкуре, украшавшей могущественного героя. Она по-прежнему сохраняет пугающую силу того зверя, которому когда-то принадлежала (хотя сам плащ и выполнен из бронзы); в этом заключается еще одно удивительное свойство статуи, помимо ее огромного размера[121]. Другой всадник сидит в «самой воинственной позе», а его конь прядает ушами, «будто слыша звук трубы» [Там же: 439]. Эта статуя, как пишет Хониат, была расположена на ладони другого, более крупного изваяния – портрета молодой женщины: интересная комбинация, которая доказывает, что способность издавать звуки не всегда коррелировала с размером. Даже у миниатюрной статуэтки, входивший в состав большого ансамбля, мог быть грозный командирский голос.