Вход в плен бесплатный

А лес вокруг наполняется жизнью. Чувствуем дым костра. Слышим подъезжающие машины и мотоциклы. Иногда доносятся окрики на русском языке. Значит, неподалеку работают пленные солдаты. Самое верное тому подтверждение — пилы без остановки ерзают по дубам. Такое возможно лишь под стволом автомата. Кто пилил дрова, тот знает. Наверное, строят новые землянки.

— Чего стал? — кричат уже ближе. — К мамке захотел?

"К мамке", как быстро поняли, — это под расстрел. За меня, я продолжал верить, бьется налоговая полиция. Ищет ли кто-нибудь их? Каково их матерям? Пытаюсь услышать хоть одно имя, хоть какую-нибудь зацепку: вдруг все же выйду на свободу и тогда смогу найти родственников пленника.

Бесполезно. Солдаты слишком далеко, а сами они не догадываются дать о себе знать подобным образом. Да и кто сказал, что я выйду быстрее? Особенно когда под вечер вдруг у ямы появилось пять-шесть охранников. Они сняли растяжки, отбросили в сторону решетку и только после этого приказали:

— Полковник, живо.

11

И без "полковника" ясно, что дела мои плохи, — ведут, бьют грудью о стволы деревьев, не предупреждают о ветках, не обводят канавы. Молчат. Вывернуты все ноги, тело горит от ударов, потому что не осталось на нем места, куда бы не достали сапоги. А нутром чую, как копят злобу. Что могло случиться?

Сталкивают в какую-то узкую яму.

— Раздевайся.

Моросит дождик. Махмуд очень просил его. Затопит нашу яму. Но уже без меня. Без меня…

Вырывают из рук солдатскую куртку и пиджак. На рубашке успеваю лишь расстегнуть пуговицы.

— На колени.

Торопятся. Взведены. Но почему перед убийством заставляют раздеваться? А может, на колени ставят, чтобы я из ямы не увидел местность? Тогда еще не расстрел…

— Снимай повязку.

И тороплюсь, и боюсь увидеть, перед чем встану лицом. Перед чем?

Боялся не зря. Я — в свежевырытой могиле. Узкой, только недавно отрытой — следы от лопат не заветрились. Вот теперь — да, теперь — все. Единственная отрада, которой, оказывается, можно порадоваться за мгновение до смерти — что тело присыпят землей, шакалы не растащат его по лесу. Но зато и не найдет никто никогда. И даже то, что Боксер предстал передо мной в маске, надежд не прибавляет.

— Руки за голову.

Сзади с двух сторон в затылок утыкаются стволы автоматов. Зачем убивать сразу из двух? Да с такого близкого расстояния? Кровь же и мозги залепят стволы, придется очищать!

Встряхиваю головой — господи, о каких проблемах думаю. А небо серое, чужое… Как же плохо умирать вдали от дома! Когда прощаться? Сейчас, сразу, или еще есть минута? А вдруг пропущу ее, последнюю…

— Сначала, короче, мы тебя отделаем так, что родная мать не узнает. И пошлем снимочек твоему начальству.

Замечаю у него на груди "Полароид". Вспоминаю свой фотоаппарат: ну конечно же, они проявили пленку и нашли кадры воронежских омоновцев! И это их взбесило.

— А если оно не успокоится, начнем присылать им тебя самого по частям. Кусочками. Сначала пальцы, потом руку, потом ногу. Голову — на десерт.

Он перечисляет очередность расчленения, а я улавливаю просвет в закрывающейся крышке гроба — слова Боксера "…оно не успокоится…" Дело — в моем начальстве? Не в пленке?

— Думают, что здесь мертвые на посту стоят, — продолжает заводиться Боксер. Зачем-то лепит мне на лицо крестами лейкопластырь. Отходит на шаг, делает снимок. Ждет, когда я, еще живой и не избитый, проявлюсь на кадре. Протягивает снимок обратной стороной:

— Ставь дату и распишись.

Ставлю и расписываюсь. Если фото вдруг сохранится, то по крайней мере можно будет установить, что до нынешнего дня я был еще жив. Место смерти не узнают, зато дата станет известна. Последнее земное благо…

— Они думают, что хитрее нас, — не унимается Боксер. — Только запомни, полковник: чеченцы бывают или плохие, или хитрые. Мы — из хитрых, и нас не переиграешь.

— А в чем хотят переиграть? — спрашиваю напрямую. Чего теперь стесняться? Из могилы можно спрашивать обо всем, ниже нее уже ничего нет.

— Вздумали освободить тебя силой. Прилетела "Альфа", сидит в аэропорту. С генералом. Ну и жук ты, полковник. Все равно никогда не поверю, что не контрразведчик: генералы за простыми полковниками сами не летают. Но как только они тронутся с места, мы тебя тут же расстреливаем. Понял?

Что понимать? Не от меня зависит, тронется с аэродрома "Альфа" или нет. Но кто придумал силовой вариант? Это же бессмысленно, бесполезно. При такой утечке информации они сами окажутся в ловушке.

— Мы знаем все, — нервно расхаживает Боксер по краю могилы. — Мы даже знаем, кто и как в налоговой полиции Грозного оправдывался перед Москвой за тебя. Знаешь, что сказали? Что ты сам отказался от охраны. Но если эти тронутся…

Останавливается. Ботинки — перед лицом. Одного замаха достаточно, чтобы размозжить мне голову. Успеть закрыть глаза…

— А все-таки мне жаль твою морду и почки, русак, — вдруг совершенно неожиданно, когда я уже приготовился к худшему, отпускает сердце из тисков Боксер. — Пока пиши, — бросает вниз кусок картона: — Пиши: "Умоляю исключить силовой вариант моего освобождения…"