Вход в плен бесплатный

Про свое пребывание в могиле стараюсь не вспоминать, хотя звуки наверху ловлю чутче обычного. Высчитываю самое опасное для себя время — перед рассветом. Днем, а тем паче ночью наши на штурм не пойдут. А вот утром, при первом намазе, когда чеченцы расстелят коврики и упадут лбами вниз… По крайней мере, лично я выбрал бы именно эти минуты.

— Неужели ваши не сообразят, что подписывают тебе приговор? — время от времени удивляется Махмуд. — Мужики хоть нормальные у вас в полиции работают?

Пытаюсь пошутить:

— Достаточно посмотреть на меня.

— Э-э, если так мерить, то дело твое швах, — идет по лезвию черного юмора водитель. Смотрит назидательно и на Бориса: — Мой начальник, будь умным, тоже сидел бы сейчас не здесь, а на Канарах, — совсем по-чеченски раскладывает он наши характеры. — Молись, Николай, на своих.

Молюсь.

Хотя потом, после плена, пришлось узнать и о не совсем приятных моментах своего освобождения. Поначалу вроде все бросились, как говорится, в атаку, но работа по розыску оказалась долгой и нудной. Доходило и до того, что с Расходчикова и Нисифорова пытались требовать письменных объяснений:

— Пусть напишут, чем они занимались столько времени в Чечне и почему до сих пор не вытащили Иванова!

И это в тот момент, когда Люда и Рая — жены ребят, боялись отойти от телефонов, чтобы не пропустить звонок. Когда они в безысходности и тревоге обнимали во время прогулок с детьми деревья и молились о благополучном исходе.

Самым большим упреком и для меня оказались слова одного из начальников, после которых я посчитал своим правом написать рапорт с просьбой перевести меня из пресс-службы в другое подразделение:

— Ну что, погулял по Кавказу? И жена тут твоя со слезами бегала по руководству…

Да, говорилось некоторыми направо и налево, будто я сам поехал на Кавказ и меня туда никто не посылал (словно я служил не в правоохранительной системе, а в шарашкиной конторе, где полковники по своей прихоти могут мотаться куда угодно без уведомления руководства). Понять их можно: на всякий случай создавали дистанцию, отгораживались, если что…

Благо, таких проявилось буквально единицы. Но, будь их хотя бы более, чем пальцев на одной руке, итог для меня мог бы статься совсем иным.

Правды и искренности хочу в своей пленной истории, поэтому пишу и эти, самые трудные для меня строки: как и во всяком коллективе, не все так гладко и идеально шло и среди тех, кто волей случая вынужден был заниматься (или не заниматься) моей судьбой. Впрочем, было бы странным, окажись все как один расходчиковыми и нисифоровыми. Зато по завершении операции и прибытии в Москву генерал-лейтенант Ю.Чичелов скажет им:

— Теперь к вашему бревнышку столько народу прилепится, что сами удивитесь. Ленин на субботнике позавидует.

Но как бы то ни было, ордена Мужества получат лишь те, кто вышел на острие события и там оставался до самого конца, — полковники Евгений Расходчиков и Геннадий Нисифоров. Здесь возобладала полная справедливость. Бог всем судья. И мне — в первую очередь. Ибо самый дорогой и совестливый для меня документ на сегодняшний день — это список управлений налоговой полиции и суммы денег, которые сослуживцы собрали на мое освобождение, мой выкуп. Расчерченный от руки стандартный листок бумаги перекрывает любые экивоки тех, кто сам из Москвы никогда не выедет, а любой бой станет наблюдать со стороны и твердить об гнусности этого мира.

Только когда это еще все будет… Я пока лежу в лесной яме и прислушиваюсь к шагам охранников: убьют или пронесет?

Вроде пока проносит. А про холодок от автоматов у затылка лучше побыстрее забыть. Ну, было. В плену много чего бывает, и что теперь, биться головой о земляные стены своих тюрем? Переживем, не красны девицы.

Как ни странно, получается. Не забыть, конечно, а притупить остроту воспоминаний. Убеждаюсь вновь и вновь: о возможной смерти постоянно думать ни в коем случае нельзя. Принимая ее реальность, все равно надо верить и надеяться на счастливый конец. Это хотя и менее правдоподобно, процентов пять-семь от общего числа, зато намного приятнее. Единственное, надо все же переговорить с ребятами на тот случай, если вот так неожиданно уведут и не вернусь. Дай Бог им остаться в живых и чтобы они хотя бы на словах передали родным и близким. Только что? Что прошу прощения, что люблю, что остался офицером и в ногах не ползал. Очень хотел жить, строил множество планов… Ох, плохо мне, братцы. Муторно…

Прерываю самого себя: за мыслями, оказывается, тоже необходимы контроль и цензура. Забудем о том, что будет. Живем нынешним днем.

Ребята тоже с замиранием ждут развития событий. Если боевики пойдут на мое убийство, то зачем им лишние свидетели? Хотя, конечно, плевать они хотели на мораль и законы…

Дня два выжидали мы, какая последует реакция и на отправку моего снимка. Ожидание тяжко само по себе, а здесь к тому же лишились атрибутов времени — авторучки и часов. А бывало, что я пускал ими солнечных зайчиков по стенам.