Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Шелковица не разочаровала. Был конец сезона. Большая часть ягод осыпалась или была съедена птицами. Не имея лестницы, я бы не смогла достать ягоды, висевшие высоко. Поэтому я удовольствовалась теми, которые остались висеть на нижних ветках. И все, что касалось моей жизни с Саро, стремительно налетело на меня. Я вспомнила артишоки весной и соль у него под ногтями. Я грелась в этих мельчайших деталях. И вместе с этим давала терпким, сладким ягодам взрываться у меня во рту.

Затем я вернулась в город. Я отклонилась от маршрута и пошла по дороге, которая вела к маслобойне. Днем ранее я сидела с далеким кузеном Саро, Эпифанио. Он держал маслобойню, которая находилась за городом, и дал мне короткий импровизированный урок по degustazione dell’ olio di oliva – дегустации оливкового масла. Он сказал, что ключ к дегустации – в том, чтобы дать нёбу отреагировать на него, борясь с перечным травянистым привкусом и одновременно раскрывая его качество мягкости.

Вокруг маслобойни Эпифанио выращивал передающиеся по наследству разновидности мяты, шалфея и базилика – древние сорта, которые были распространены столетиями раньше, но малоизвестны нынешним сицилийцам. Все это росло с помощью природного перекрестного опыления, просвещал он меня, человек не должен был вмешиваться.

Мое внимание привлек salvia all’ ananas – ананасовый шалфей, отличавшийся от всех классических видов своей пестрой расцветкой. Живя на этой планете больше сорока лет, я даже не подозревала о существовании такого растения. Этот остров даже спустя двадцать лет продолжал показывать мне себя. Когда я растерла шалфей между ладонями, он начал источать нежный запах, напоминающий ананас. Эпифанио сказал, что я не смогу купить семена. Он размножался с помощью черенков, кусочек одного растения давал жизнь новому кустику.

Я стояла там, наслаждаясь ароматом ананаса, исходившим от моей ладони, и осознавая, что жизнь по-прежнему показывает мне свои грани, мне нужно только оставаться восприимчивой к этому.

Я побрела обратно домой, проходя мимо новых и новых участков дикого фенхеля. Я не замечала его прежде, но вот он был, с энтузиазмом растущий вдоль обочины той же самой дороги, по которой я проходила раньше, украшая собой ландшафт; белые стебли по колено и по пояс в высоту стояли, подняв вверх свои кустистые зеленые верхушки, которые казались обычному взгляду сорняками. Фенхель – это вкуснейшая вещь, которая способна произрастать среди сорняков на дороге жизни. Как говорил Саро, «он существует, чтобы заставить тебя почувствовать, что ты живешь».

Когда я пришла домой, Зоэла уже не спала и сидела за столом Нонны.

– Ciao, mammina. – Привет, маленькая мама, – сказала она с широкой улыбкой.

Каждое лето на Сицилии отмечало, как она выросла. Каждое утро она самостоятельно ходила за хлебом в булочную, училась древнему искусству приготовления свежей рикотты, резвилась в семейном саду. Сицилия стала для нее подарком, местом, где она всегда помнила своего отца. Ее независимость была поразительной, ее дружба становилась крепче, ее итальянский очаровывал. Она уже шутила на итальянском, вынуждая меня думать, что итальянская Зоэла – это альтер эго американской Зоэлы. И я любила их обеих одинаково.

Она писала почтовую открытку. Я заставляла ее делать это каждое лето – писать самой себе на почтовой открытке о том, что для нее значит прошедшее лето. Затем мы отправляли ее в Лос-Анджелес. На этой открытке был ночной пейзаж Чефалу. Я подумала о том, как мы гуляли по улицам далеко за полночь неделю назад. Мы позволяли морскому воздуху заполнять наши легкие, мы до отказа напились граниты на соборной площади. Она нашла il Gran Carro, Большую Медведицу, на небе и рассказывала ей о своем папе.

– Думаешь, он может видеть нас здесь? – спросила она.

Она знала, что близится конец нашего путешествия. Поэтому мы разговаривали о прощании с Нонной, ее кузинами, ее друзьями. Ее грусть была нескрываемой. Я видела, как она давила, и уклонялась от разговора. Она говорила про волосы Саро в день, когда он умер, спрашивала, сколько Нонне лет. А попозже, когда мы засыпали, она заставила меня пообещать, что я сделаю все возможное, чтобы «жить и стать столетней».

Я сказала ей, как делала всегда, когда страх и потери оставляли ее притихшей и задумчивой:

– Я здорова. Если я смогу, то буду здесь достаточно долго для того, чтобы увидеть, как ты станешь пожилой леди.

Она заулыбалась.

– Но я не буду жить к тому времени дома, знаешь же, – быстро указала она.

– Я была бы удивлена, если бы ты жила, – ответила я.

– Может быть, я буду жить здесь.

– Если будешь, убедись, что для меня здесь будет комната, когда я приду в гости.

После того как она закончила свою почтовую открытку и убрала завтрак, она начала помогать Нонне готовить ланч. Это было впервые. Зоэла позвала меня из соседней комнаты, где я заворачивала бутылки с томатным соусом в газеты и засовывала их в старые носки, которые Саро оставил здесь три года назад.